Яков. Воспоминания (СИ)

И резко повернувшись, она ушла в гостиную, где ее ждал с корзиной цветов поручик Шумский. Я же наконец-то осуществил свое желание и ускользнул на террасу, в общество Петра Ивановича. Марию Тимофеевну я могу и там дожидаться. И незачем мне мешать свиданию в гостиной.

— Яков Платоныч! — обрадовался моему появлению Петр Миронов. — Давненько! По рюмочке?

Интересно, а я его хоть раз видел абсолютно трезвым? Кажется, нет. Но все равно я очень рад его видеть. Да и вообще, Петр Миронов, несмотря на свою общую безалаберность, был мне весьма симпатичен. Было в нем что-то удивительно душевное. Видимо, та самая часть его характера, которая позволила ему стать лучшим другом юной племяннице.

— Нет, благодарю, — отказался я, заставляя себя отвернуться от окна, за которым Анна Викторовна с радостной улыбкой благодарила поручика Шумского за цветы.

От такой картины выпить захотелось немедленно, но не здесь, не сейчас и не в этой компании.

— И часто у Вас поручик Шумский в доме бывает? — поинтересовался я у Петра Ивановича. — Прыткий молодой человек.

— Не то слово! — отозвался Петр Миронов, вновь устраиваясь за столом и уютно кутаясь в плед. — Третий раз за два дня.

— Ну, — обратился ко мне добрый дядюшка, снова наполняя рюмку наливкой, — может, развлечете меня светской беседой?

Я с трудом отвел глаза от окна. В конце концов, почему бы и нет? Уж если и спрашивать совета в таком вопросе, то именно у Петра Миронова. Хотя бы потому, что он точно не поднимет меня на смех.

— Вы верите в гадание по картам? — спросил я с некоторой нерешительностью. — Ну, что карта может пророчить беду?

— И верю, и видел, — Миронов вдруг сделался внезапно серьезным и даже как-то почти что трезвым. — Но только вряд ли Вам будет этого достаточно. Ответьте Вы мне, Яков Платоныч, верите ли Вы в статистику?

— Разумеется, — ответил я. — Статистика — это факты, это цифры.

— Вот! — Петр Иванович со значением поднял палец. — Тогда ein Fakt, zum Beispiel: Анна в который раз оказывает Вам неоценимую услугу, помогает Вам в расследовании, а Вы ее по-прежнему не принимаете всерьез.

— Должен с Вами согласиться, — ответил я ему, снова отводя от окна непослушные глаза.

Интересно, Петр Иванович заметил, что я все время смотрю поверх его плеча? Лучше уж ему не знать, насколько всерьез я воспринимаю его племянницу.

— Так же и с людьми, обладающими даром гадателя, — продолжил Петр Миронов, — никто не принимает их всерьез. А предсказания-то сбываются!

— Яков Платоныч! — появилась на террасе Мария Тимофеевна. — Вы совсем нас забыли.

— Служба, — дежурно извинился я. — Вы позволите Вас на пару минут?

— Разумеется, — ответила она, отходя со мной на другой край террасы.

— Вы наверняка наслышаны, — сказал я, — в городе появился модный куафер.

— Не только наслышаны, — ответила Мария Тимофеевна, — но уже приглашали его к себе. Не думала, что Вы интересуетесь такими вещами.

— Интересуюсь, но только по долгу службы, — ответил я ей. — Я прошу Вас воздержаться пока от его услуг.

— Вы его в чем-то подозреваете? — встревожилась она.

— Не то, чтобы подозреваю, — сказал я, — прямых указаний пока против него нет, но по долгу службы хотел Вас предупредить не использовать его услуги, пока все не выяснится.

— Благодарю, — вежливо улыбнулась мне Мария Тимофеевна.

— Честь имею.

И я удалился, желая оказаться как можно дальше и от этого дома, и от конкретного окна в гостиную. Я так и не понял, согласилась ли Мария Тимофеевна с моим предостережением или с благодарностью отвергла. Но в любом случае, сделать что-либо еще было не в моих силах. Остается надеяться, что Мария Миронова расскажет о моем предостережении мужу, а уж адвокат Миронов, будучи человеком профессионально осторожным, прислушается к моим словам просто на всякий случай.

Той же ночью мне принесли записку от доктора Милца, который просил меня прибыть в дом Терентьева как можно скорее. Когда я приехал, Никита Терентьев бредил, и даже мне, непрофессионалу, было ясно, что долго он не протянет.

— Есть способ привести его в чувство? — спросил я доктора.

— Я как раз пытаюсь сделать укол морфия, — ответил тот.

Терентьев выгибался дугой, задыхаясь, на посиневших губах выступила пена. Какая страшная, мучительная смерть!

— Никита Савельич, — позвал я его, наклонившись.

Он не отзывался, хотя после укола вроде бы затих.

— Больше мне помочь нечем, — вздохнул доктор Милц.

Внезапно Терентьев открыл глаза.

— Вас отравили? — спросил я его.

— Да! — прохрипел Терентьев.

— Кто? Потоцкая?

— Да!

— А батюшку Вашего?

— Она уговорила! — задыхаясь, проговорил Терентьев. — Я согласился…

— Шумскому Вы про нее рассказали?

— Бесы! — вцепившись в мой рукав, прохрипел он. — Бесы! Нет!!!

От судороги тело его выгнулось дугой, вновь выступила пена на губах. И вдруг он внезапно обмяк. Доктор приложил пальцы к сонной артерии, взглянул на меня:

— Он мертв.

Я отошел от постели Терентьева, все еще потрясенный кошмарной мучительностью его смерти. Что за яд делает такое с человеком? Кем надо быть, чтобы убивать вот так?! И существует ли противоядие?