Яков. Воспоминания (СИ)

Видимо, в мире военных званий, в котором существовал Касаткин, табель о рангах занимал важнейшее место. Хорошо, что я сам сюда поехал. Коробейникову пришлось бы труднее. Я же, будучи формально старше капитана по званию, хоть и пребывая в гражданском чине, мог рассчитывать на его полное расположение и уважение.

— Видать, важное дело, — оценил капитан, — если им занимается чиновник такого ранга.

— Что Вы можете сказать о покойном? — спросил я, завершая разговор о чинах.

— Ну, о покойниках, сами знаете… — усмехнулся Касаткин. — Ну, а с другой стороны, веселый был малый, кутила и задира. На прежнем месте службы убил сослуживца на дуэли. Так его из полка уволили. Если бы не хлопоты папеньки, отставка была бы вчистую. А так его к нам перевели, в штаб гарнизона. Но он и здесь чудил много.

— И в каком же это роде чудил? — уточнил я.

— Да все в том же, — ответил капитан. — На дуэль вызвал поручика Кожина. Приятелями были закадычными, а потом какая-то кошка меж ними пробежала. К тому же, говорят, Кожин за сестрой Львова ухаживал. И вдруг — вызов.

— И чем же дело кончилось? — поощрил я Касаткина к дальнейшему рассказу.

— Да ничем! — ответил он. — Не было дуэли. Отделались взаимными извинениями, что довольно странно. Уж если стреляться, так стреляться, уж будьте любезны, чего ж на попятный?! А это, знаете ли, офицерским судом чести попахивает.

Судя по всему, разговорчивый капитан Касаткин был ярым ревнителем офицерских традиций.

— Скажите, а поручик Кожин, он бывает здесь? — спросил я его.

— Ну, а то как же? — усмехнулся Касаткин. — Но вот уже дня три, как я его не видел.

Поблагодарив моего словоохотливого собеседника и отказавшись от настойчивого его предложения опорожнить с ним графинчик водки, я направился к доктору Милцу. Уверен, ему уже есть, что мне сообщить.

— Он задушен, — сказал доктор Милц, увидев меня на пороге.

— Уверены? — спросил я, пристально разглядывая мертвое лицо поручика.

— Абсолютно, — ответил Милц, — дело в том, что во время вскрытия я обнаружил характерные признаки асфиксии, ну, например…

— Увольте! — перебил я его лекцию. — Я Вам верю. Но нет никаких следов борьбы и следов на шее.

— А я Вам поясню! — продолжил Александр Францевич. — Дело в том, что в шампанском, которое он пил, была очень большая доза снотворного. Но! Она его не убила. Она всего лишь погрузила его вот в такой глубокий сон.

— Задушили подушкой? — уточнил я.

— Ну, вероятнее всего.

— Гостья подсыпала снотворное в шампанское, — принялся я рассуждать вслух, — а потом задушила? Или после этого пришел кто-то и револьвер унес? Но зачем? Не ради же револьвера убийство затевалось.

— Это Вам виднее, — ответил Александр Францевич, — но, знаете ли, револьвер из-под полы полсотни рублей стоит.

— Сомнительный промысел, — сказал я с иронией, — убивать поручиков ради револьверов.

Покинув доктора Милца, я отправился в родительский дом поручика Львова. Теперь, когда я был уверен, что поручика именно убили, нужно было побеседовать с его семьей. И в первую очередь с сестрой. Насколько я понял капитана Касаткина, Львов был против ухаживаний поручика Кожина за своей сестрой. И, учитывая письмо, отправленное Львовым незадолго до смерти, а также то, что в его номере видели молодую даму, я мог предположить, с известной долей допущения, что именно сестра пришла в номер Львова и подсыпала ему снотворное. Сама ли она при этом его задушила или Кожина позвала, уже менее важно. Я склоняюсь ко второму варианту. Потому что кто-то ведь отпирал отмычками дверь. Допустим, Львов выпил снотворное, запер за сестрой дверь и заснул. А позже пришел Кожин, открыл дверь и задушил Львова. Вполне пригодно в качестве первичной версии. Вот только кто тогда венчался с Колчиной? Я предполагал изначально, что Кожин, из мести за то, что Львов помешал его женитьбе на сестре. Но тогда Кожин вряд ли убил Львова. Он просто вернуться бы не успел. Время смерти-то нам известно. И, опять же, куда делся револьвер? Вряд ли его мог унести поручик Кожин, ему второй без надобности.

Я шел в сторону Проездной, погрузившись в свои размышления, когда услышал, как меня окликает женский голос:

— Яков Платоныч!

Я оглянулся. За столиком кафе, вынесенном на улицу по случаю хорошей погоды, сидела Нина Аркадьевна и мило мне улыбалась. Пришлось остановиться и подойти поприветствовать даму.

— Вы от меня прячетесь? — спросила Нина, протягивая мне руку для поцелуя.

— Ну что ты, — я коснулся губами ее перчатки, — почему ты так решила?

Я вовсе не прятался от нее. Просто перестал появляться. Есть пределы самодисциплины человека, и мои силы уходили на другое. Принуждать себя еще и к общению с Ниной Аркадьевной я не желал.

— Я тебя не вижу, — кокетливо пожаловалась Нежинская.

— Извини, много дел, — дежурно оправдался я.

— Может, все-таки присядешь? — настаивала Нина Аркадьевна. — Если кто-то умер, он может подождать.

Меня и в самом деле ждали дела. Но отказывать ей сейчас значило вызвать неизбежную обиду, которую пришлось бы искупать потом. А вот этого мне уже не хотелось вовсе. Поэтому я нехотя присел к столику.