Яков. Воспоминания (СИ)

— И что с того? — спросил Львов.

— Почему Вы были против его брака с Лидией Колчиной?

— А вот это Вас не касается, — строго ответил он.

— Зачем Вы подослали в церковь своего человека? — продолжил я расспросы.

— Какого человека? — спросил он с раздраженным недоумением. — В какую церковь?

— Ваш сын, — объяснил я, — должен был венчаться с госпожой Колчиной минувшей ночью. Но вот вместо него туда пришел кто-то другой, самозванец, в то время, как Ваш сын был уже мертв. Что Вы об этом скажете?

Я говорил, а сам с тревогой смотрел на старика. Он был очень бледен и все время потирал левую сторону груди. Как бы мне не переборщить, однако. Старый больной человек, а тут столько на него навалилось. Внезапно лицо его исказилось болью, он еще сильнее побледнел и задышал с трудом.

— Вам что, плохо? — наклонился я к нему.

Львов не отвечал, только держался за сердце. Черт! Нужно все же было осторожнее! Торопясь, я позвал слуг. Вбежавший лакей засуетился, принялся капать капли, повел в покои прилечь.

— Крутенько Вы, господин следователь, — неодобрительно заметил Тимохин, вошедший в кабинет вместе с лакеем.

— А Вы, господин Тимохин, здесь по делу? — поинтересовался я у него.

— Да какие сейчас дела, — вздохнул купец. — Пришел поддержать Антона Палыча, узнав о несчастии постигшем.

— Ну, дела-то у Вас есть с Антон Палычем, — сказал я ему.

Чем-то он был мне неприятен, этот купец Тимохин. То ли наглыми своими повадками, то ли хитрым взглядом. Держался он вроде бы и спокойно, но каждым жестом и словом своим будто демонстрировал мне, насколько он меня не боится. И зачем, спрашивается? Я ему пока и не угрожал.

— Дела есть, — согласился Тимохин. — Лес у него покупаем.

— Значит, наверняка и сына его хорошо знали? — продолжил я расспросы.

— Да, еще мальчонкой помню.

— Помогал в делах отцу?

— В торговле? — усмехнулся Тимохин. — Нет! Молодой офицер. Какая коммерция?

— Наслышан, — сказал я. — Кутежи, дуэли…

— Ай, нехорошо, — протянул с неодобрением купец. — Ну, нехорошо так о покойнике-то.

Мне надоело выслушивать его нотации и я ответил ему молча, только взглядом. И позвонил в колокольчик, вызывая лакея.

— Что хозяин? — спросил я, когда слуга явился на звонок.

— Лежат-с, — доложил он. — За доктором послали.

— Я бы хотел поговорить с его дочерью, — сказал я лакею.

— С Евгенией Антоновной? — уточнил он. — Как узнали, заперлись у себя, плачут.

— И все же доложи, — велел я.

— Решили всю семью извести? — с вызовом спросил Тимохин.

Интересно, он специально нарывается, или это у него просто манера общаться такая? Зря нарывается, он ведь тоже под подозрением.

— Господин Тимохин, — усмехнулся я, — я провожу следствие по делу о внезапной смерти, причины которой пока не установлены. Так что Ваша ирония здесь не уместна.

Мою ложь про неустановленные причины Тимохин проглотил, не изменившись в лице. Но я и не надеялся на результат. Просто никогда не стоит упускать удачный случай.

Дверь в кабинет отворилась, и вошла Евгения Львова. Она была уже в черном траурном платье, и было заметно, что плакала недавно.

— Чем могу служить? — спросила она меня.

— Примите мои искренние соболезнования, — сказал я ей, — но должен задать Вам несколько вопросов.

Во время моего вступления Тимохин подошел к Евгении, взял ее за руку. Потом повернулся ко мне, вспомнив, видимо, что сейчас я снова его выгоню, и прося с этим повременить:

— Я не буду мешать.

Я лишь молча кивнул, соглашаясь.

— Женечка, дорогая! — Тимохин поцеловал ей руку. — Держитесь. Любая помощь, все, чем могу!

Затем Тимохин, попрощавшись со мной, вышел, наконец-то, доставив мне изрядное облегчение. Экий все-таки неприятный тип. Ну, я еще присмотрюсь к нему повнимательнее.

— Что Вы хотели бы знать, господин Штольман? — спросила меня Евгения Львова, усаживаясь в кресло и жестом предлагая мне также садиться.

— В каком часу Вы вчера были у брата в гостинице? — приступил я к расспросам.

— Около восьми вечера, — потупилась она.

— О чем говорили?

— Он поссорился с отцом, — ответила она, — и я хотела их помирить.

Лжет барышня не слишком-то умело. Что ж, это очень хорошо. Для меня, разумеется.

— Почему же Ваш отец, — поинтересовался я, — не хотел благословить брак Вашего брата с госпожой Колчиной?

— Он считал, что это мезальянс, — ответила Евгения, почему-то замешкавшись.

— Ну да, бедная гувернантка и наследник богатого состояния, — ответил я. — И что же Вы ему посоветовали?

— Я сказала ему, что нужно смириться, — произнесла Львова, — что увлечения проходят, а семья важней.

И снова в ее голосе прозвучали неискренние нотки. Что-то она от меня пытается скрыть, вот только делает это не слишком хорошо, то ли от природной несклонности ко лжи, то ли просто пребывая в подавленном состоянии из-за смерти брата. Но даже то, что я видел искренность ее горя, не снимало с нее подозрений.

— Не по годам мудро, — одобрил я ее позицию, не слишком скрывая сарказм. — Это Вас отец об этом попросил?

— Нет-нет! Я сама!

— И что же брат?