Якудза: преступный мир Японии

В перерыве между сеансами химиотерапии и комплексной проверкой, которую мне приходилось продолжать, чтобы платить по счетам, я съездил в Миссури. Пообщался с семьей. Бени и Рэй – отличные ребята, и, кроме положенных по возрасту дерзостей, никакой дичи они не творили. По сути, они выросли в США, но мероприятия по комплексной проверке давали мне возможность часто ездить домой. Я был благодарен за все это. Я решил не рассказывать им о раке. Порой мой уровень энергии сильно снижался, но я старался планировать свои поездки, когда один сеанс химиотерапии закончился, а следующий еще не наступил.

Но все-таки в Японии я тоже вынужден был проводить много времени. И в основном – с Михиль.

Я заметил, что друзей тех, кто серьезно болен, со временем накрывает усталость. Они приходят все реже и реже. Может быть, пишут, посылают открытки, обещают заглянуть в гости, но все никак не заглядывают. Михиль это, казалось, совершенно не беспокоило.

Мы подолгу торчали в ее больничной палате медицинского факультета Университета Святой Марианны в Кавасаки. Я очень хорошо знал эту больницу. После очередного рецидива лейкемии она пробыла там большую часть 2009 года. Кстати, я до сих пор помню номер ее палаты в отделении болезней крови.

Всякий раз, когда я заходил к ней в комнату, она на кровати занималась йогой. Во всем мире в больницах стоит неприятный запах излишней санитарной обработки, призванный скрыть запах мертвецов, умирающих и больных. Как-то летом я волонтерствовал в больнице имени Гарри С. Трумэна, где мой отец был заведующим патологоанатомическим отделением. Какое-то время спустя я начал узнавать запах неизлечимо больных, неприятный, но не тошнотворный. У Михиль не было отдельной палаты, другие люди приходили сюда и уходили. Иногда они были очень больны.

Из-за химиотерапии у нее развилась аллергия. От освежителей воздуха ее мутило. От глютена тошнило. Каждый раз, вернувшись из Японии, я привозил ей пакеты с безглютеновым печеньем, хлопьями и закусками. Каждый раз она рассыпалась в слишком сильных благодарностях, причем совершенно искренних. Мими всегда была такой.

Я решил сделать ей органический освежитель воздуха. Я нашел рецепт в журнале «Нью Эйдж», обозначенный как очень простой, но все-таки довольно сложный. Туда входили кофейная гуща (сухая), корица, сушеный имбирь и щепа сандалового дерева. Сандал стоил дорого, но я знал человека, который мог им поделиться – Рёгена, много лет назад сдававшего мне квартиру и ставшего моим мастером дзен. Я заехал к нему без предупреждения, и он, похоже, не возражал.

Ему довелось как-то общаться с Михиль, и он очень расстроился, узнав о ее состоянии. Войдя в храм, он пригласил меня в свою комнату на первом этаже, возле зоны отдыха и напротив лестницы. На длинном столе, как всегда, стояли чайник с горячей водой и чайник с зеленым чаем; бумаги, информационные бюллетени и конверты он сложил в стопки. Я объяснил свой план сделать ей домашний освежитель воздуха и подождал, пока он рылся за буддистским алтарем.

– Это очень мило с твоей стороны, – сказал он мне. – Больница – печальное место, и воздух там ужасный. Сандал очистит его и подарит ей покой.

– Очень на это надеюсь.

– Вот. – Он протянул мне сумку, полную кусочков сандалового дерева.

– Большое спасибо. – Я принял их с поклоном. Другому японцу я ответил бы «этого слишком много» или «тебе точно не жалко?» Но эта фальшивая формальность сильно раздражала Рёгена. Он бы уж точно ответил – нет, мне жалко, отдавай обратно. Или: было бы жалко, я бы тебе ничего не дал, так что заткнись и забирай. Все эти его приемы были мне хорошо известны.

– Что с ней теперь будет? – спросил он.

– Скорее всего, ей сделают трансплантацию костного мозга от матери. Вышло так, что последние трансплантаты, от брата, оказались чересчур хорошими. Поскольку они были слишком идеальны, ее иммунная система не была готова к борьбе со следующим вторжением лейкемии. Вот почему они надеются, что это сработает. Перед трансплантацией ее лейкоциты необходимо будет удалить, чтобы трансплантат прижился хорошо.

– Сколько трансплантаций костного мозга ей уже сделали?

– Две.

– Ох.

– Что?

– Тогда на этот раз она, скорее всего, не выживет. Может быть, ее время в этом воплощении подошло к концу. Но надеюсь, что я неправ.

Он сказал это так же спокойно, как он мог бы сказать: скорее всего, завтра будет холодный и ветреный день, надень теплое пальто. Именно так он всегда и говорил.

– Я тоже надеюсь, что она выживет. Она пережила три рецидива. Чудеса ведь случаются.

– Порой. – Он отвел глаза и налил мне чашку чая. Я выпил его, еще раз поблагодарил Рёгена и ушел.

Идти до станции было совсем недалеко. По дороге я думал, что Рёген никогда особенно не старался смягчить слова. Он был предельно откровенен – необычное качество для японца. Но его жестокая честность не означала, что он всегда был прав.