Книга жизни

Роман югославской писательницы Яры Рибникар «Ян Непомуцкий» рассказывает о жизни реального человека — в главном герое, именем которого назван роман, современники узнают известного пианиста и музыкального педагога Эммануила Гаека, отца писательницы. Профессор Гаек хорошо известен среди музыкальной общественности, он занимал одно из центральных мест в музыкальной культуре Белграда и Сербии. Аналогия между образом и его прототипом весьма достоверна и прослеживается на протяжении всей сюжетной линии романа.

В книге Яры Рибникар «Жизнь и повесть» (1979) писательница признается, что все ею написанное «рождено документом». Она уточняет: «Когда я говорю — документ, я подразумеваю — жизнь». Я. Рибникар говорит о своих поисках, настойчивых и нелегких, истинных документов, живых свидетельств о событиях и людях, о которых она пишет. Она с волнением вспоминает о том, как в ее доме в Белграде 4 июля 1941 года происходило историческое совещание руководства Компартии Югославии во главе с Иосипом Броз Тито, на котором было принято решение о начале всенародного восстания против фашистских захватчиков и создан Главный штаб народно-освободительных партизанских отрядов Югославии. «Рабочие, крестьяне, горожане, молодежь Югославии! В бой! В бой против фашистских оккупантов, — призывал Центральный Комитет КПЮ. — В бой, ибо настало время сбросить оккупационное фашистское ярмо. В бой, потому что это наш долг перед советским народом, который борется и за нашу свободу».

Сейчас в этом доме на Дединье — так называется этот район Белграда — музей имени 4-го июля. Этот день ежегодно отмечается как национальный праздник — День Борца.

В той же книге «Жизнь и повесть» Яра Рибникар рассказывает о том, как она работала над романом «Ян Непомуцкий», что ее побудило написать эту книгу, занимающую в творчестве писательницы особое место не только потому, что роман сконцентрировал в себе весь предыдущий творческий опыт автора и наиболее ярко отразил своеобразие ее стиля и художественного метода, но и потому, что этот роман больше, чем любая другая книга Яры Рибникар, связан с личностью автора, что он волнует искренностью, прямотой и смелостью. Югославский критик Драшко Реджеп назвал роман «Ян Непомуцкий» книгой жизни.

«Семь лет мой отец не получал вестей о своей семье. Он — в Саратове, в царской России, мы — в Австро-Венгрии, воюющей против России. В четырнадцатом году он сумел увернуться от мобилизации в самый последний момент. Встретил Великую Октябрьскую революцию в России. После семи лет отсутствия Ян Непомуцкий, личность во многих отношениях схожая с моим отцом, возвращается в страну, бывшую когда-то его родиной. Сейчас это — республика Чехословакия. А город, из которого он отправился завоевывать мир, носит свое прежнее имя…»

Яра Рибникар не оставляет никаких сомнений: прототипом главного героя романа послужил ее отец. В описании жизненного пути Яна Непомуцкого писательница следует фактам биографии Эммануила Гаека, сохраняя точную хронологию событий. Но эта точность не означает, что нам предложена биографическая хроника. Достоверные документы и факты под пером писательницы получили новую жизнь. Ее Ян Непомуцкий живет по законам художественного произведения, в нем пульсируют ритмы творческого воображения и обобщения, то звонко, то притаенно звучит несмолкаемая мелодия эмоционального, психологически тонкого изображения личности, его духовного мира и его внешнего окружения. Музыка постоянно присутствует в романе, он буквально заполнен ею. Музыкальный фон, «звуковой» подтекст представляет здесь характернейшую черту художественного стиля не только потому, что автор рассказывает о жизни музыканта, но и потому, что события революционной эпохи, получившие отражение в романе, в сознании нашего и будущих поколений неразрывно связаны с немеркнущими музыкальными образами, рожденными боевой песней, камерной или симфонической музыкой.

«Когда я написала сто двадцать страниц «Яна Непомуцкого», — рассказывает писательница, — я пошла к моему отцу, чтобы ему их показать. Не могла больше выдержать. Меня охватило огромное беспокойство, терзали бесконечные сомнения. Хотелось, чтобы он взглянул на меня своими поблекшими глазами, никогда не отличавшимися чрезмерной теплотой, и в свойственной ему сухой манере сказал: «Что ж, хорошо». Этого мне было бы довольно. Отец сказал, чтобы я оставила ему рукопись на два дня. Когда я пришла за ней снова, настроение у него было неважное…

— Я должен тебе кое-что сказать, — тихо заговорил он. — Со мной ты можешь делать что хочешь. Но как ты могла так писать о своей матери?

Я была поражена.

— Я никогда в жизни не писала о моей матери! Ведь ты сам видишь, что в романе — другая женщина. Это не моя мать. Это совсем другой человек.

— Как это не твоя мать, — нервно возразил он, — если она моя жена!