Янтарные глаза

Холодок пробежал по ее спине. Что Лус имел в виду? Это была цитата из одной из книг Акктликса — начало первого псалма «Воззвание к небытию», самой страстной молитвы Культа Кораблей. «Да придет тьма. Да придет ко мне тьма! Ибо свет наполняет чувства, а чувства, как пьяные торговцы, перекрикивают Истинный голос, Голос Божий, Голос Акктликса, а песнь его тиха и могущественна, когда душа открывается Вселенной». Она знала, что Лусу известен этот псалом наизусть до самого конца. Не нужно было писать полностью, хватало и одного упоминания. Может, определенную роль сыграла усталость от общества. В протонации был контекст: удалая пьянка в духе тогдашней девушки Луса, которая позвала сюда коллег с работы и напилась до того, что вместо очередной бутылки вина принесла банку с краской; отличная шутка, хи-хи-хи. Был ли и Лус пьяным? Или только притворялся? Камёлё никогда бы не осмелилась написать «Воззвание к небытию» дома на стене… из страха, что каждое небрежно брошенное желание может исполниться. Но Лус ни во что не верил. Во всяком случае, недостаточно, чтобы позже при свете утреннего солнца и трезвом рассудке раздобыть другую краску и закрасить этот знак.

Или это было лишь оправдание, которое он придумал сам для себя. Его рациональное «я» прячет голову в песок. Лус будет упорно повторять, что все это лишь шутка. Но этот знак ему здесь нужен — гораздо больше, чем крокусы или гипсовый гном. «Да придет ко мне тьма».

Камёлё закрыла глаза. «Ты сошел с ума, Лус. А что, если дождешься?» — говорила она ему.

Но он, конечно, ее не слушал — никогда не слушал.

Внутренним зрением она заглядывала в дом. Сейчас он спит там, внутри, измученный почти до обморока. Борьба с зрёгалом отняла у него все оставшиеся силы. Зрёгал не оставил следов, затенив протонацию, потому Камёлё вновь не могла узнать ничего о содержании разговора. Однако она была уверена, что самое главное было сказано не вслух. Ведь зрёгал телепат. Он мог вытащить из головы Луса все, что ему угодно… точно так же, как сейчас собирается сделать она. Во сне, конечно, мысли непоследовательны, так что она не узнает столько, как если бы Лус бодрствовал,— но зато почти наверняка никто из глееваринов не заметит ее действий. Камёлё должна была учитывать, что зрёгал найдет Луса снова. Он может вернуться уже утром. И поймать ее.

«О чем ты спрашивал в Колодце Далекозерцания, Лус? Что за чужак тебя интересовал? Почему это так важно для зрёгала и его начальства на ссе?

Что вообще происходит на Д-альфе?!»

Она прощупывала протонацию, чтобы найти хоть какую-то подсказку перед тем, как проникнуть в его голову. Зная Луса, она была уверена, что он брал работу домой. Размышляя о чем-то, он писал краткие пометки и списки — в основном двуязычные, потому что терронские слова лучше отражают значение, а компактные ссенские знаки при написании экономят время. Если в протонации есть какая-то там пьяная вечеринка, должно быть и это.

Однако Лус был чертовски осторожен. За последние недели он нигде не оставил бумаг, которые касались бы этого дела. Как будто он старается об этом даже не думать

! Медленно, с ощущением, будто упорно достает косточку из незрелой вишни, Камёлё извлекла одно-единственное слово. Фомальхива. Этот чужак — с некой Фомальхивы.

Это название ей ни о чем не говорило. Но вдруг ей стало не до этого. Чем ближе она подбиралась к Лусу — не физически, но оттого еще теснее — тем четче ощущала это. Холод, пустота, облако темноты. Она заметила это еще в чайной. Оно было в непосредственной близости от него — ледяное Ничто. Оно тянулось за ним. Он всюду носил его с собой. Черное в черном.

Касаясь его, она дрожала от отвращения.

«Да. Придет. Ко мне. Тьма».

Камёлё стояла за французским окном и разглядывала его безлико элегантную квартиру, прохладное совершенство которой разбивали на куски полосы света от уличных фонарей. Его убежище. Здесь он один — без притворства. Теперь она воспринимала темноту как гравитационный вихрь вокруг головы Луса. Он контролировал это, когда бодрствовал, но, когда спал, ничто не могло этому помешать. Оно свободно распространялось во все стороны, заполняя трещины и дальние углы безмолвного дома, просачиваясь сквозь стены. Ее сердце сжалось. Оно дико пульсировало в горле — от чистого ужаса.

Нет, его мысли она читать не может. Через такое не сможет пробраться ни один телепат.