Янтарные глаза

Лукас покачал головой. Со вздохом он откинулся на спинку кресла и сцепил руки на затылке. Но не стал читать ей проповеди.

— Ну, Пинкертинка, тот же вопрос ты можешь задать наоборот,— произнес он.— Чего не было у них, что есть у тебя, раз они здесь не остались. Или же — чего нет у меня.

Он помедлил. По ней быстро скользнул его взгляд: серебристая серость.

— Иногда мы не осознаем причин, но они существуют,— добавил он.— Я как раз спрашивал себя, как так вышло, что я ничего не предпринял, если ты нравилась мне всю жизнь. И вот мы здесь. Я больше беспокоился о тебе, чем о других женщинах. А еще я боялся, что если я однажды приведу тебя сюда, то позже мне придется смотреть, как ты уходишь из этого дома, и не был уверен, что смогу пережить нечто подобное.

Такое признание! И будничным тоном — вот так, между делом! Пинки хватала ртом воздух.

«К такой трепетной беспомощности, которую вы тут без конца проявляете, у Лукаса как раз слабость»,— вдруг зазвучал в ее ушах ироничный голос отца Лукаса. Это воспоминание совершенно ее парализовало. Еще одна причина, по которой она молчала.

Лукас повернулся к ней. Она понятия не имела, что он прочитал на ее лице, но в любом случае это заставило его протянуть руку и переплести свои пальцы с ее.

— Теперь всё иначе,— серьезно сказал он, глядя ей в глаза.— Я могу планировать лишь в рамках нескольких недель. Я бы хотел, чтобы ты была здесь, но я не буду просить тебя об этом. Ситуация не та.

Лукас ободряюще улыбнулся.

— Бльшую часть времени я в порядке. Хожу, куда хочу — то есть преимущественно на работу,— и делаю все, что захочу, в пределах возможного. Не бью стаканы. Если ты хочешь со мной видеться, лучше оставь это мне. Это я буду тебе звонить, а не наоборот, и встречаться мы будем тогда, когда я буду чувствовать себя хорошо.

Лукас ненадолго сжал ее руку и выпрямился.

— Ну, одевайся же! Прямо сейчас один из таких подходящих моментов. Сходим куда-нибудь поужинать, иначе я умру уже сегодня — от голода!

Пинки не пошевелилась.

— Если ты хочешь, чтобы я была здесь, то я останусь.

Лукас покачал головой. Его рот скривился.

— Именно этого я и хотел избежать,— вздохнул он.— Пинки, это не шутки.

— Я знаю! Но раз у нас так мало времени — нельзя терять ни минуты.

— Но таких минут будет все меньше,— с ухмылкой предупредил Лукас.

Он снова наклонился к ней так, что его лоб почти коснулся ее лба, взял пальцем за подбородок и понизил голос.

— Ты знаешь, я не люблю драматизировать,— но, если говорю, что у меня болит голова, я имею в виду именно это. Это не исправится от таблеток или чашки кофе. Или от мокрой тряпки за шеей. Боль так ужасна, что об этом и шутить нельзя. А это о многом говорит.

Пинки смотрела на него с недоверием и ужасом. Она знала, что Лукас так просто о своих проблемах никому не рассказывает — и в любом случае не скажет ни слова больше, чем необходимо,— соответственно, ей удалось воспринять его слова и составить определенное впечатление. Вдруг все обрело смысл: его голос по телефону, стакан, следы ногтей на руках. В ней все сжалось.

Он ухмыльнулся и встал. Подошел к бару и насыпал в стакан остатки льда, но вместо скотча налил уже лишь сок.

— Но твоя проблема в другом,— продолжал он; именно в тот момент, когда ей начало казаться, что она уже более или менее переварила услышанное.— Если ты будешь жить со мной, тебя ждет полная беспомощность. А это худшее, что может случиться.

Он повернулся к ней и посмотрел в глаза.

— Послушай меня, Пинки. Я не принимаю таблетки, заглушающие боль. Умышленно. У меня есть рациональные причины, которые напрашиваются сами по себе.

Пинки глубоко вдохнула, но под его взглядом все протесты застряли у нее в горле.

— Я не хочу, чтобы ты тут надо мной вздыхала и заставляла меня принять опиаты лишь потому, что не сможешь выносить вида боли,— добавил он.— И в то же время я не смогу притворяться, что она не так уж серьезна, чтобы пощадить твои чувства. Я могу закрыть за собой дверь, но это все, что я могу сделать.

Он усмехнулся.

— Часто я даже не в состоянии связно говорить — из чего легко можно сделать вывод, что я не смогу тебя утешить.

— Ты — меня? — возразила Пинки.— Уж скорее…

— Не наоборот! — прервал ее Лукас.— Поцелуй в лоб не поможет, а ничего лучше не найти. Ты ничего не можешь сделать. Не можешь облегчить боль. И нет способов мне помочь. Лишь сидеть, смотреть и ждать. Только представь, Пинкертинка. Не многим хватит нервов на подобное.

— Я останусь здесь,— тихо сказала она.

— Ты с ума сошла! Рё Акктликс, Пинки, ведь никто тебя не винит!

Лукас махнул рукой.

— Может, оставим пока вопрос открытым и просто пойдем поужинать? Время покажет.

Пинки встала, подошла к нему и взяла за плечи.

— Я останусь здесь, Лукас.