Янтарные глаза

— Ты меня не понимаешь. Я просто пытаюсь предупредить тебя. Там, в чайной, я подумал, что мы всё еще можем встретиться пару раз за непринужденным ужином — как два друга, которые когда-то хорошо проводили время вместе, а потом никогда больше не увидятся. Именно это я тебе и предложил. Но тебе этого мало. Ты звонишь мне. Ты приехала. Ты ведешь себя так, будто хочешь поделиться со мной всем. И при этом понятия не имеешь, что это так называемое «все» из себя представляет.

Он помедлил.

— Шэрон признала, что не выдержит, и на следующий день съехала. Мне было жаль, я не отрицаю. Но, с другой стороны, я ценю ее честность.

— Это ужасно,— сказала Пинки.

— Ужасно?! — Лукас покачал головой.— Ты и правда меня совсем не слушаешь.

Он потянулся за чашкой, обнаружил, что она пуста, поставил ее и встал. Может быть, так на него подействовал кофеин, а может, он проглотил в ванной горсть энергетических таблеток — спасение всех трудоголиков,— но вдруг он стал выглядеть намного лучше. Жуткая бледность исчезла с его лица.

— Слушай, как насчет добавить немного рома в чай? — предложил он.— Или кампари с соком? Я выпью виски, но, насколько помню, ты его никогда не любила.

— Лучше биттер,— согласилась Пинки.

— Вот видишь. Признай, мне известны все твои предпочтения! Сок в холодильнике.

Пинки послушно отправилась на кухню. «Для другой женщины он принес бы сам,— думала она на ходу.— Да, он знает мои предпочтения и меня. И вообще мы слишком давно друг друга знаем. Слишком хорошо.

Друзья, которые никогда больше не увидятся».

Ее взгляд упал на то место, где она незадолго перед этим подмела осколки, и на открытую минеральную воду на стойке. «Что случилось с тем несчастным стаканом, который выпал у него из руки?..» Она представила, как он шатается по кухне, судорожно сжимая бутылку и тщетно пытаясь налить себе воды. Что он имел в виду, когда сказал, что болен? «Двоилось в глазах? Тошнило? Кружилась голова?»

Она принесла сок и лед. Лукас умело налил ей коктейль: его руки совсем не дрожали, а красное и желтое не смешивалось. Она прикусила губу. «Не начинай,— говорила она сама себе.— Не начинай, Пинки!» Но не выдержала.

— Значит, ты больше не будешь бить стаканы?

— Одного за день хватит.

— Лукас…

— В этом вопросе я принципиален! Один — и хватит. Иначе придется пить из баночки от йогурта,— легко парировал он.

Себе он насыпал льда по самые края, да и виски налил от души.

Пинки не сдавалась.

— Лукас, по телефону…

Она откашлялась:

— Мне показалось, будто ты даже говорить не можешь.

— Проблемы с красноречием — это самое страшное,— заверил он ее.— Для меня настоящая катастрофа, когда не хватает слов.

— Перестань дурачиться! — выпалила Пинки.— Лукас… я… я хочу поделиться с тобой всем.

Его улыбка погасла. Он взял ее за подбородок и заглянул в лицо.

— Столько предупреждений — и всё напрасно! — он вздохнул.— И вот пошли опрометчивые обещания.

— Это не опрометчивые…

Он покачал головой.

— Пинки, возьми себя в руки! Ты пообещаешь мне все что угодно, лишь бы я рассказал подробности. Ты ведь вне себя от любопытства! У тебя на лбу написано.

— Может, у меня так себе характер,— признала она.— Но я хочу тебе помочь, правда. Почему ты бьешь стаканы? Почему твои руки расцарапаны? Может, это какой-нибудь невроз, а не…

Лукас рассмеялся. Смех был таким же неожиданным и неуместным, как во время разговора об ссенском чае: искрящийся, искренний и удивленный.

— Невероятно! — выпалил он.— Тебе стоит пойти в зрёгалы, Пинки. У тебя прирожденный талант!

Он потянулся к своему стакану со льдом и вылил в себя все, что только можно было выпить. Затем снова открыл бутылку и налил двойную порцию.

— Так ты мне ответишь?

Лукас долил виски в третий раз, вернулся к столику и снова сел на диван.

— Конечно! Ты ведь должна быть достаточно информирована, чтобы принять ответственное решение,— с улыбкой сказал он.— У меня проблемы не с навязчивым неврозом, а с навязчивым чувством собственного достоинства, то-то и оно! Это распространенные предрассудки, вероятно ссенского происхождения, но я основываюсь на них.

Он не сводил с нее глаз. Теперь в них не было свинцовой тяжести, а только старая знакомая искрящаяся серость.

— Иди сюда, Пинкертинка.

Она покачала головой, но в то же мгновение невольно шагнула вперед, будто Лукас тянул за веревку. Остановилась уже у его колен. И тут она дождалась того, в чем он отказал ей там, у двери: он вдруг протянул к ней руки. Пинки без колебаний скользнула в его объятия, а оттуда на диван, заняв архетипическое место рядом с ним. Она почти лежала у него на коленях. Идеально.

— Этого ты хотела? — спросил Лукас.

Пинки не могла в это поверить. Не могла поверить, что он так близко. Ее бок чувствовал тепло его тела, ее грудь прижималась к восьмой пуговице герданской рубашки, а ее губы находились чуть ниже его грудной клетки. Его лицо возвышалось над ней. Достаточно было поднять руки и соединить их на его шее.

Так она и сделала.

— Не совсем,— заявила Пинки.— Ближе.

— Ты станешь меня проклинать, Пинкертина,— сказал Лукас.— Но я не перестраховщик, чтобы притворяться, что у тебя есть выбор.