Япония. От сегуната Токугавы - в ХХI век

Двойственное наследие прошлого тяжелым грузом легло на плечи учителей в начале периода Хэйсэй. Неудивительно, что некоторые представители этой профессии призывали специалистов в области образования способствовать полному раскрытию всех способностей каждого ученика. Другие в то же время склонялись к мнению, что «реальной задачей для школьных учителей, — как было сказано во время одного обсуждения за круглым столом, — не является академическая инструкция. Она состоит в том, чтобы научить детей вести себя в школе и обществе»^{405}. Споры вокруг образования отражали те же заботы по поводу приспособления брака, семьи, рабочего места к реалиям нового века. Во всех этих случаях долг перед обществом и самореализация личности выступали в качестве противоположных полюсов, стоявших по разным краям широкого спектра будущих возможностей.

Вызов, брошенный меньшинствами

Ощущение гомогенности среднего класса, господствовавшее в 70-х и 80-х гг., приходилось внуком тем усилиям по воспитанию чувства национального единства, которые предпринимались в эру Мэйдзи. В то время приверженцы нового порядка говорили об особой японской индивидуальности, существующей в веках, и об определенном этическом кодексе, который был выделен из идеализированной мифоистории с целью формирования кокумин

(«граждан»), в которых воплотились бы коллективные цели и ожидания. Риторика военных лет превозносила чувство принадлежности японцев к «особой расе», все представители которой происходят от общих предков, разговаривают на одном языке и обладают специфическим набором религиозных верований и культурных практик, которые отличают их не только от западных людей, но и от их соседей по Азии.

В 70-е гг., после двух десятилетий стремительных изменений, некоторые интеллектуалы и социологи написали большое количество работ под общей рубрикой Нихондзин рон («обсуждение, что значит быть японцем»). В этих произведениях вновь открывались сущностные черты уникальной японской культуры и единственного в своем роде национального характера. Некоторые аналитики написали серьезные и проницательные работы. Другие выдвигали грубые претензии. Среди них был министр сельского хозяйства, который настаивал на том, что Япония не должна импортировать австралийскую говядину, поскольку кишечники его соотечественников короче, чем кишечники европейцев, и поэтому они не могут переваривать мясо и другие западные продукты. Причудливые, с налетом нарциссизма, дебаты

Нихондзин рон, проходившие в поздний период эпохи Сёва, способствовали возникновению мнения, что каждый, кто живет на Японских островах, принадлежит к одной расе-культуре. Разумеется, когда в 1979 г. Япония ратифицировала Международную конвенцию Объединенных Наций по гражданским и политическим правам, ее представитель докладывал: «Право каждого человека придерживаться своей собственной культуры, исповедовать и практиковать свою религию или пользоваться своим языком гарантировано японским законом. Однако меньшинств, подобных упомянутым в Конвенции, в Японии не существует»^{406}

.

Буракумин и представители других меньшинств в Японии имели иной взгляд на эту проблему. В последние десятилетия эпохи Сёва Лига освобождения бураку, преемник довоенной Суихэйса, вновь начала борьбу за равноправие. В 50-е и 60-е гг. лига вела «административную борьбу» против местных правительств с целью улучшения условий жизни в кварталах буракумин путем улучшения жилья, мощения улиц и снабжения более чистой водой. Плоды эта кампания принесла в 1969 г., когда национальное правительство издало Закон о специальных мерах и предприятиях относительно ассимиляции. Он стал базой для ряда проектов по развитию общины. С 1969 по 1993 г. национальное и местные правительства потратили почти 14 миллиардов йен на создание канализационных систем, улучшение работы уличного освещения и противопожарных служб, строительство многоквартирных домов, школ, клиник и общинных центров на специально отведенных для этого территориях.