Ярость

— И что теперь? — спросил он асессора, считая, что поле сражения более всего пригодно для учебы.

— Честно? Я сильно сомневаюсь в том, что предъявление обвинений имеет какой-то смысл. Этот человек ведет себя словно кататоник, не выходя из роли даже на мгновение. Может, это он притворяется, но, может, и вправду отключился. Если так, тогда он не понял ни обвинения, ни информации о собственных правах. А это означает, что мы не можем посадить его за решетку.

— Так что вы предлагаете?

— Подадим ходатайство о направлении его на психиатрическое обследование, объединенное с наблюдением. Его изолируют в психбольнице, мы же получим восемь недель для сбора доказательств, а потом будем вести процесс в зависимости от заключения эксперта.

Шацкий согласно кивнул. Это было самым лучшим решением, он подумал об этом уже в тот момент, когда мужчина не пожелал ответить на вопрос о фамилии и имени. Видали мы таких хитрожопых.

Они договорились о том, что Фальк заполнит документы для суда, а Шацкий войдет в комнату для допросов. Быть может, новый человек заставит задержанного заговорить.

Сомнительно, но попробовать стоит.

Шацкий вошел в помещение. Мужчина как раз осматривал себя в зеркале, за которым стояли полицейские. Он никак не отреагировал на появление прокурора, даже не шевельнулся, когда тот подошел к столу, уселся, пододвинул стул и положил сплетенные пальцы рук на столешнице.

Прошло, как минимум, пять минут полнейшей тишины, когда мужчина наконец-то повернул голову в сторону прокурора. Совершенно обычное, даже механическое движение, в нем не было ни грамма решительности. Шацкий вздрогнул, когда глаза мужчины встретились с его. Он понял, что мужчина молчал не потому, что такой была его стратегия. Он молчал, потому что был до смерти перепуган.

Никогда еще прокурор Теодор Шацкий не видел такого страха в чьих-либо глазах.

7

Возможно, Ольштын не был таким же шустрым, как Варшава, где в торговых центрах рождественские колядки заводили уже тогда, когда еще догорали лампадки, зажженные на День всех святых,[72] но здесь, в первый декабрьский понедельник праздничная атмосфера уже чувствовалась. В ресторане «Старомейский» висели рождественские украшения, на рынке за окном уже стояла половина елки, в «Газэте Ольштынской» шустро было отмечено, что уже спилили самую важную варминьскую елочку, которая через мгновение украсит площадь перед ратушей. Шацкий поглядел в окно и почувствовал непреодолимое, детское желание, чтобы пошел снег. Оно не следовало из ностальгии по безгрешным годам, по санкам, снежкам и беззаботностью, но от памяти прошлого года. Ольштын для него был еще новым, Женя была новой, его переполняла эйфория новой жизни. Эйфория совершенно фальшивая, в возрасте сорока трех лет новыми могут быть исключительно иллюзии да болезни, а жизнь — уже как-то не слишком. Тогда, понятное дело, он этого не чувствовал, эйфория не оставляет места здравому рассудку. Тогда Ольштын подарил ему сказочный фон для собственного возбуждения. Выпал прекрасный снег, в старом городе продолжалась предпраздничная ярмарка, пахло зимой и глинтвейном. Женя сунула руку в карман его пальто, словно подростки они играли собственными пальцами, хихикая, бродя вместе с толпой среди ледяных скульптур на небольшом рынке и ярко освещенных домов. Женя рассказывала о своих ольштынских приключениях лицейских годов, он же, благодаря этому, чувствовал себя молодым, новым и счастливым.

И ему очень хотелось, чтобы в этом году тоже пошел снег. Хотя бы ненадолго.

— Ну, папа, если тебе хотелось поразмыслить в одиночестве, так и надо было сказать.

Шацкий поглядел на дочку, сидящую по другой стороне ресторанного столика. У него уже был готов вырваться резкий ответ, что он никак не мог предусмотреть, что у нее разрядится телефон, и по этой причине она не сможет писать эсэмэски, и, в связи с чем, неожиданно потребует контакта с отцом. И что он с удовольствием выскочит за зарядкой, чтобы с ним она могла проводить свое время именно так, как ей более всего нравится.

— Извини. Я размышлял, что хотелось бы, чтобы выпал снег.

— Ой, здесь это опасно. Вчера я читала, что волки из округи подбираются под самые усадьбы, охотясь на домашнюю скотину. Не дай бог еще в город придут, мне бы опасно было брести в школу через сугробы, обходя подальше орды диких зверей…

— Прекращай. Жени здесь нет.

Вместо ответа Хелена скорчила мину, которая весьма четко выражала мысль, что в данный момент наблюдается весьма исключительная ситуация, когда ей не приходится делить времени собственного отца с его раздражающей избранницей. Сообщение Шацкий прочитал на все сто процентов верно и протянул руку за меню, чтобы сделать, то, что всегда делал в подобных ситуациях: сменить тему и притворяться, будто бы все в порядке, а сам он понятия не имеет, в чем тут дело.