Ярость обреченных

Да, это было неожиданно — вот так вот лежать у одного костра людям, которые пару дней назад жаждали смерти друг друга. Но все меняется: взаимная неприязнь, скорее даже ненависть, все же не исключала уважения друг к другу, а теперь, когда оба военачальника объединили силы перед лицом воистину страшного врага и волевым усилием заставили себя сотрудничать без постоянной грызни, на смену неприязни неожиданно пришла поначалу робкая, но с каждым часом становящаяся все более крепкой симпатия, основанная как раз на взаимном уважении. Бергарский смотрел на Аджея, на лице которого во сне проявились юношеские, практически мальчишеские черты, и вдруг подумал, что у него нет детей, а его недавний враг по возрасту вполне мог быть его сыном…

Тяжко вздохнув, Эдрик перевернулся на другой бок. Волевым усилием отогнав странные, неуместные мысли, он в то же время отметил, что не верит в успех предприятия союзника. Нет, потрепать разъезды заурцев им еще как по силам, наверняка что-то полезное будет можно узнать от языков… Особенно если хоть кто-то сумеет их понять — надо предупредить Аджея, пусть возьмет толмача!.. Но вот в то, что Торог сумеет спастись, Бергарский почему-то не верил. И дело было не в воинской удаче или самой возможности спасения, крохотный шанс на которое действительно остается. Просто Эдрик помнил отрешенность великого князя, когда тот решил возглавить оборону Барса. Так воины идут в свой последний бой — и это выражение на их лицах было хорошо знакомо старому вояке.

Крепость Барс, внутренний двор

Десять мужчин молча склонились над завернутым в плотный пурпурный плащ телом. Всего десять — из сотни, шедших сегодня в бой вместе с Торогом. Ируг встал чуть в стороне, рядом с седым как лунь паном Ясменем. Только сейчас вдруг стало понятно, что доблестный шляхтич давно миновал рубеж зрелости и проделал дальний путь по дороге увядания…

— Добрая смерть. Достойная воина.

Ируг лишь горестно вздохнул.

— Буду уповать, — Ясмень тряхнул повисшей как плеть левой рукой с плотно перевязанным предплечьем, — что сумею пасть не менее славно.

— И в чем эта слава, — с трудом выдавил из себя Ируг, — погибнуть от рук врага? Что его ребенку от этой славы? Он ведь не запомнил отца и никогда уже его не увидит. Что его жене от этой славы? Ведь его объятия уже никогда ее не согреют… Что нам, рогорцам, от этой славы? Торог был не просто воином, коих сегодня пало сотни, и не просто полководцем — он был нашим знаменем! Символом стражи, символом этой крепости — неслучайно же на его знамени был выткан барс! Теперь же нет ни мужа, ни отца, ни знамени… Только прах.

Пан Ясмень прищурился:

— Воинская судьба изменчива, и каждый из нас может погибнуть в любое мгновение. Каждый из нас имеет семью или когда-то ее имел, каждый был кем-то любим — хотя бы и родителями. Поверь мне, тех, кто пал сегодня от руки великого князя, на юге будут оплакивать с неменьшей болью, что и мы Торога… Но ты не прав вот в чем: после гибели князя кое-что все же осталось — его поступок и его выбор. Он принял командование над обреченными погибнуть в этой самой крепости — ради того, чтобы большая часть войска спаслась. Он вел воинов в бой, вдохновляя их своим присутствием и примером, но ведь будь иначе, и Торог Корг не стал бы знаменем, о коем ты сейчас говорил. Он полководец и правитель, павший в схватке, — а много ли правителей идут в бой вместе со своими людьми? Бесспорно, это рискованно и глупо — но разве присутствие короля на поле брани не вселяет ли веру в воинов? А скорбный конец Торога — это жертва. Жертва ради спасения армии, что, в свою очередь, пожертвует собой ради спасения жителей этой страны. И воинам будет проще примириться со своей участью, зная, что их вождь уже прошел этой дорогой…

В наступивший тишине ясно раздался глухой рокот пока еще далекой грозы.

— Войтек! — позвал Ируг уцелевшего десятника кирасир.

— Да, сотник.

Ируг внимательно посмотрел в темные провалы на месте цепких серых глаз — в темноте их цвет разобрать конечно же невозможно.

— Если решились — действуйте. Дождь смоет следы.

Войтек кивнул и чуть слышно скомандовал:

— Взяли!

— Скажи-ка мне, сотник, а сколько еще людей знают о подземном ходе?

Ируг, еще не совсем поняв, куда клонит старый пан, простодушно развел руками:

— Точно не знаю. Стражи знают наверняка, но уцелевшие есть лишь среди стрелков, да и то их осталось немного. Пикинеры — могли слышать, особого секрета в этом не было, но никто им специально ход не показывал… А в чем, собственно, дело?

— Да ни в чем, сотник… Просто, зная, что в донжоне есть спасительный лаз, не каждый воин станет сражаться до последнего. Кто-то в страхе или отчаянии попробует спастись, за ним побежит десяток, за десятком — сотня… И вот уже заурцы без всякой для себя опасности истребляют обезумевших от страха животных в человеческом облике. В битве это знание не во благо. Поступим вот как: берешь своих стрелков и седлаешь донжон с примыкающими пряслами, когда мамлеки прорвутся, прикроете отход остальных.

— Думаешь, прорвутся?

Ясмень удивленно приподнял брови: