Язычник

— А что же евангельские рыбаки?

— Евангельские рыбаки? — Бессонов усмехнулся. — А я ведь об этом как-то не думал. Ну, давайте придумаю им оправдание… Ну, они ловили себе на пропитание… А мы… Да… Знаете, большая рыба — это другое… Ведь мы не знаем меры, совсем не знаем.

Ночью рыбаки долго не могли заснуть, слушали вой ветра и затяжные, нарастающие издали, разбухающие раскаты прибоя. И будто тайфун разносил мысли каждого на стороны, выдувало из голов шелуху их нынешнего бытия, и были они опустошенными до такой степени, что им, наверное, хотелось плакать от изъедающей тоски — вот же, лежали близко, похрапывали пришельцы из той, нормальной, жизни и посапывали женщины, которых завтра уже не будет здесь, а им еще горбатиться и горбатиться неизвестно за какие коврижки.

Бессонов задремал и вскоре очнулся. Услышал, что ветер заметно улегся. Зыбь рушилась на берег, толкая упругий воздух, и при каждом раскате дребезжало стекло в маленьком окошке. Во второй половине барака за столом сидела согбенная худая фигура в свитере, и Бессонов стал равнодушно гадать, кто это. Человек поднял голову, полуобернулся, блеснули очки, и Бессонов узнал профессора при мерцающем свечном огоньке. Бессонов выбрался из-под теплого одеяла, тихо сел, поеживаясь, надел трико с пузырями на коленях, рубашку, достал сигарету и пошел к столу. Молча сел напротив профессора. Тот водил авторучкой в тетради — вычерчивал узоры, похожие на лабиринты, обводил клеточки по граням или пересекал по диагоналям. Он прервался, пусто посмотрел на рыбака и только кивнул. Бессонов показал профессору сигарету, взглядом спрашивая разрешения закурить. Тот опять кивнул. Бессонов закурил, выпустил дым в сторону двери — белый шлейф потянуло под притолоку.

— Океан так шумит, что совершенно невозможно заснуть, — громким шепотом сказал профессор.

Помолчали, и Бессонов в тон ему тихо спросил, глазами показывая в пол:

— И что вы на этот раз нашли там, в аду?

— Там все по-прежнему: костры и сковородки… — Профессор улыбнулся, задумался и вновь заговорил не то чтобы серьезно, а как-то кисло: — Вот уж вообразите себе: глас вопиющего в пустыне. Люди на веру принимают самую фантастическую добрую ложь… Ну, не всегда добрую, главное: фантастическую. И чем фантастичнее, тем больше поборников. А что могу рассказать я? Все это способно только взвинтить людей… Мне не поверят… А если поверят, сделают вид, что не поверили. А если поверят и подтвердят, что поверили, то ничего ровным счетом не изменится. Мы так и будем жить и ждать и думать о том, чего ждем… Впрочем, и думать не будем. И ничего с этим не поделаешь. — Он уставился в тетрадь, в вычерченный лабиринт, не понимая значения собственного рисунка. — Что же вы хотите услышать от меня, Семен? Хотите услышать, что ваш остров в ближайшие месяцы ждет катастрофа? Вы мне все равно не поверите…

— Наверное, не поверю, — пожал плечами Бессонов. — Я за последние годы раз семь слышал предсказания о близкой катастрофе.

— Вот то-то… — Профессор облокотился о столешницу, подпер ладонью щеку, так что очки его приподнялись кособоко. — Детей жалко. Но ведь они даже детей не вывезут.

Бессонов опять пожал плечами.

— Не говорите никому, Георгий Степанович.

— Вы так считаете? — Профессор распрямился.

— Вы же сами сказали, что нет смысла.

— Ну что ж, давайте отправляться спать.

На следующий день вулканологов нагрузили свежесоленой икрой и балыками, а к вечеру, когда зыбь улеглась, Бессонов, взяв в помощники Витька, отвез их на кунгасе за несколько километров к Чайке — так назывался уголок с горячим радоновым ключом и тремя большими бетонными ваннами. Сюда дотягивалась нитка проезжей дороги и, бывало, наезжал праздный народ попариться в источнике. Бессонов посоветовал вулканологам залезать в ванны и ждать транспорт или отправить одного из парней в поселок. Рыбаки попрощались с «наукой» и пошли к кунгасу.

— Ну, наговорил, старый пень, ну, наплел, — сказал Бессонов.

— Кто? Чего? — спросил Витек.

— Так, ничего, Витек, поехали домой…

* * *

Было несколько выходов на переборку ловушки по крутой волне. Однажды до острова докатились трехэтажные валы. Они размахивали гигантскими крыльями при совершенном безветрии. Склоны каждой покрывали рябь и более мелкие волны, и на кунгас наваливалась чешуйчатая громадина, японский дракон, зелено-синий, с отблесками солнца, с гибкой пятнистой спиной. Клеенчатый флаг на бамбуковой палке, ради забавы воткнутый Витьком в отверстие для уключины, поник, но уши сверлило нечто внезвуковое, закладывало, как при снижении самолета. Кунгас летел вверх и проваливался меж зеленых хребтов. Души обмирали, и Витек гикал, смеялся, подхваченный безудержной радостью. Бледный Свеженцев покрикивал с кормы:

— Витек, не мельтеши!

Вал прокатывался под ними, кунгас с хрустом в укосинах плюхался плоским днищем в провал. Все удерживались на ногах, не бросали работы — три пары рук держали сеть ловушки, и пока не навалилась новая рябая стена, руки проворно перебирали два метра сетки — руки сами знали дело, и они были азартнее своих господ. Вдруг крик: