Язык милосердия. Воспоминания медсестры

Жасмин находится в таком тяжелом состоянии, что ее вообще опасно двигать. Но я очень осторожно держу ее голову, пока моя коллега Надя старается промыть ей волосы мылом для рук, которое она выдавила в небольшой прозрачный пластиковый стакан. Этот запах навсегда останется со мной. Он щекочет мне ноздри и оседает где-то очень глубоко в моей памяти. Я держу Жасмин и вдруг чувствую, как что-то меняется. На мониторе все по-прежнему. Ее сердцебиение, артериальное давление и S_aO₂ (уровень насыщения крови кислородом) не изменились. Сигнал тревоги на аппарате ИВЛ не срабатывает, предупреждая нас о том, что может понадобиться отсос. Но что-то в Жасмин переменилось: кажется, будто ее голова в моих руках стала легче, что-то не так. Ее голова стала легкой как перышко. Я поднимаю взгляд на Надю, а она смотрит на меня, и мы обе понимаем, что Жасмин только что умерла. Несколько мгновений мы остаемся неподвижными. Выжидаем паузу. Затем продолжаем начатое: Надя пропускает крупный гребень (он принадлежит ее собственной дочери, она нашла его на дне своей сумки) через мыльные волосы Жасмин и аккуратно омывает их водой. Я держу голову девочки, пропуская почерневшую воду между пальцев и давая ей вылиться в пластиковое ведро, которое мы поставили на пол. Я уношу ведро с почерневшей водой и выливаю ее в унитаз, и меня снова обдает запах гари. Я закрываю глаза и представляю себе многоквартирный дом: Жасмин в одной комнате с братом, их мать отчаянно пытается их вытащить. Я слышу крики. Чувствую запах пожара. Сдерживаю слезы, втягиваю живот. Сейчас не время плакать.

Священник приедет не раньше чем через полчаса. Ждать нет возможности. Я объясняю тете Жасмин, что я могу для нее сделать. Она не спрашивает меня о том, к какой вере я принадлежу: ее больше интересует, есть ли у меня опыт. «Вам приходилось делать это раньше?»

Жасмин – не первый ребенок, которого мне выпало крестить. У нас в ПОИТ всегда есть немного святой воды на случай, когда ребенок оказывается при смерти, родители еще не успели его покрестить, а священник не успевает приехать вовремя. И вот я смачиваю пальцы святой водой и осеняю голову Жасмин крестом. Если Бог существует, он, без сомнения, простит мне это, говорю я себе.

Пациенты вроде Жасмин остаются со мной навсегда. Всю жизнь я буду помнить этот запах дыма и гари. Но ее история для меня – не самое тяжелое в работе медсестры. Каким бы ужасным, трагичным и абсурдным ни было сестринское дело, оно учит меня, что в жизни всегда есть нечто похуже. Моя ахиллесова пята – это уход за детьми и взрослыми, пережившими насилие, а также за теми, кто этому насилию их подверг. Обеспечение безопасности – одна из главных обязанностей медсестры. Пункт 17 Кодекса профессионального поведения медицинских сестер и акушерок, составленного Советом медицинских сестер и акушерок Великобритании, гласит, что медсестры должны «предпринимать любые разумные меры для защиты людей, если они уязвимы или находятся в опасности из-за причиненного им вреда, пренебрежения, жестокого обращения или насилия».

В любой больнице есть целая армия сотрудников, чья первоочередная задача заключается в том, чтобы гарантировать пациентам безопасность – защищать их от возможного вреда. Есть врачи и медсестры, специализирующиеся на защите ребенка, акушерки, отвечающие за меры по обеспечению безопасности, медсестры, являющиеся экспертами в области домашнего насилия, и семейные медсестры, работающие в районных больницах и оказывающие помощь социально незащищенным малолетним матерям.

Но людей, находящихся в наибольшей опасности, мы видим вовсе не в больнице. Мы проходим мимо одинокого бездомного подростка на вокзале. Переходим на другую сторону улицы, чтобы не подходить слишком близко к спящим под мостом румынским эмигрантам. Прибавляем звук на телевизоре, когда слышим, как ругаются соседи. Мы затыкаем уши и закрываем глаза на насилие – все мы.

Скай работает у нас младшей медсестрой. Когда она узнает, что беременна, то начинает регулярно брать отгулы, ссылаясь на недомогание и тошноту. Она возвращается на работу вся в синяках – их не до конца скрывает даже толстый слой тонального крема, а дышит она резко и прерывисто.

– Что случилось? – настойчиво спрашиваю я, застав ее в комнате для персонала.

Она держится за живот.

– Да ничего. В выходные разбирала вещи в квартире, а я ведь сейчас такая неуклюжая. – Она отводит глаза, потом снова бросает на меня взгляд, улыбается.

Есть и другие характерные признаки. Она никогда не ходит гулять с коллегами поздно вечером. Поэтому, чтобы проводить ее в декретный отпуск, мы предлагаем позавтракать всем вместе после ночной смены, надеясь, что это будет проще организовать, но Скай категорично заявляет, что не сможет прийти.

– Я нужна Гэвину дома, – говорит она. – Он сейчас так меня оберегает. Жутко мило.

Гэвин ждет в машине около больницы. Он заведует финансами Скай и выдает ей деньги на карманные расходы. Я о ней беспокоюсь, но закрываю глаза и затыкаю уши. Я тоже была неуклюжей, когда ходила беременная, говорю я себе. Гэвин ее боготворит.