Язык милосердия. Воспоминания медсестры

Кейти всего восемь месяцев, но она уже немало времени провела в педиатрическом отделении. Она родилась здоровой. Но к тому моменту, когда я с ней познакомилась, у нее была мышечная ригидность из-за повреждений мозга, которые произошли в результате множественных физических травм. Врачи назначают этому крохотному человечку девятнадцать рентгеновских снимков. Исследование скелета показало бесчисленное количество трещин. Она считается ребенком с задержкой в развитии, хотя с нами она набрала вес достаточно быстро, это говорит о том, что она голодала. Весь ее животик покрыт следами сигаретных ожогов. Она страдает от постоянных болей, несмотря на все мои попытки ее успокоить. Я часами глажу ее по голове, пытаясь надеть на нее подгузник, но это практически невозможно, ведь ее бедра совсем не гнутся, а ножки плотно прижаты друг к другу. Я рыдаю над ней, пока она кричит, и пытаюсь не думать о том, что с ней случилось. Что с ней делали родители. СМИ учат нас бояться незнакомцев. Нам говорят, что они причиняют детям вред и подвергают их насилию. Опыт работы медсестрой научил меня кое-чему еще: насилию детей подвергают члены их собственных семей, и они же их убивают. Родители. Опекуны. Родственники. Люди, которым мы должны доверять больше всего.

Люди способны на удивительную доброту. И невероятную жестокость. Медсестра обязана проявлять сочувствие, оставаться непредвзятой, вставать на место других людей. Но жестокость насилия над детьми меня ужасает. Я не могу представить себе человека, которого я бы презирала больше, чем родителей Кейти. Я провожу с ними много часов, стараясь концентрироваться на своем дыхании. Стараясь смотреть им в глаза и не осуждать их за содеянное.

Я не могу помочь Кейти.

Но в будущем я сама усыновлю чужого ребенка.

Процесс усыновления включает в себя двухдневные обучающие курсы под руководством социальных работников, которые рассказывают, какие дети нуждаются в приемных родителях, а также спрашивают о причинах, подтолкнувших потенциальных родителей к решению усыновить ребенка. Но я не могу подобрать слов, чтобы рассказать о Кейти или о других пострадавших семьях и детях, за которыми я ухаживала.

О том, почему ребенку могут понадобиться приемные родители, я знаю больше, чем большинство присутствующих. И хотя социальные работники не ставят перед собой цели напугать кандидатов в усыновители, они все же не раз подчеркивают, что в Великобритании кровные родители почти никогда не отказываются от своих детей добровольно. На самом деле ребенка забирают из семьи по причине насилия или угрозы насилия, которые могут возникнуть, если его родители страдают от серьезных проблем с психикой, имеют нарушения обучаемости, злоупотребляют алкоголем или наркотиками, или вследствие комбинации этих факторов. Речь может идти о сексуальном, эмоциональном или физическом насилии, безнадзорности или обо всем вышеперечисленном сразу. «Мы не имеем в виду семьи, в которых родители не умывают детей по утрам, – говорит мне социальный работник, объясняя, какую опасность таит в себе детская безнадзорность, – мы говорим о родителях, которые оставляют маленьких детей одних на несколько недель, в результате чего тем приходится питаться из мусорных баков, а иногда даже есть собственную рвоту».

У меня не возникает чувство отвращения. Я видела человеческую природу, как в ее лучших проявлениях, так и в худших, и, несмотря на все то, что мне довелось наблюдать (и я уверена, что со мной согласятся все медсестры), я верю в то, что люди по природе своей добры. Кровные родители, которые подвергают собственных детей насилию, как правило, тоже бывают приемными детьми. Я думаю о Мэнди из ОСУН. О том, что она – мать, которая и в утробе, и после родов подвергала насилию собственных детей, пусть и ненамеренно. О том, что мы никогда не обсуждали ни ее собственное детство, ни детство ее матери.

Наш сын приезжает домой полуторагодовалым, и еще полгода я ношу его на руках. Он уже довольно большой, но мне не довелось понянчиться с ним как с новорожденным. Поэтому я отношусь к нему так, будто он недавно родился, осознанно пытаясь наверстать то, что мы оба упустили. Я намеренно окутываю его заботой, а точнее, пытаюсь делать все возможное, чтобы мы с ним сблизились, как это могло бы произойти, если бы он вырос внутри меня. Он чувствует то же самое. Ему уже почти два года, так что, разумеется, он физически уже достаточно развит, чтобы самостоятельно держать бутылочку, но отказывается это делать. Вместо этого он жмется ко мне, словно ему всего две недели от роду, и я подношу бутылочку к его губам, глядя на него сверху вниз. Лишь в эти моменты он смотрит мне в глаза. Лишь в эти моменты он чувствует, что находится в безопасности. Я скармливаю ему огромное количество бутылочек, пока его ползунки не начинают в буквальном смысле трещать по швам, словно он Невероятный Халк. В это время я понимаю: смотреть друг другу в глаза – важнее всего.