Индивидуальные и групповые мнения имеют успех, когда отражают общественные настроения времени. Говорили, например:
После разгульных 20-х годов ХХ столетия воцарился советский язык, пусть и не возвышенный, но отжатый, нейтрально-безличный. Затяжная эпидемия, по определению К.И. Чуковского, канцелярита посягала и на разговорную разновидность языка. Снижение стиля, уход от возвышенного героизма, важной серьёзности всегда связываются со смягчением порядка и дисциплины, с демократией.
В нынешнее время вместо приказного тона мужским голосом: «Поезд дальше не пойдёт. Просьба освободить вагоны», – в Москве говорят проникновенно женским: «Конечная. Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны». Устрашающую надпись «Выхода нет» заменили доброй: «Выход слева». Вместо запретов: «Посторонним вход запрещён»; «Курение строго воспрещается»; «Карается… Штрафуется…» – мягко предупреждают: «Служебный вход»; «Здесь не курят, курить можно в специально отведённом месте». Слова
Сегодня вся элитарная, «лучшая часть» общества – писатели, общественные деятели, учёные – склоняется к человечности, откровенной, бесхитростной прямоте общения. Насаждается вежливость, может быть и показная, сниженный разговорный стиль. Общий настрой сказывается на социальной и даже на собственно языковой нормализации намного сильнее случайных групповых, тем более индивидуальных, предпочтений и неприятий самых авторитетных лиц. Он иллюстрируется ярче всего словарём, но сказывается, например, в грамматике, в словообразовании (картинка 7.2).
В нормализации социум по-настоящему силён и победоносен на крутых поворотах истории, когда не до личностных и групповых разногласий. Не мелочные индивидуальные ссоры, а крушение Российской империи, Гражданская и Отечественная войны, образование СССР, его роспуск, построение нынешней федерации, революции, коллективизация и индустриализация меняли государственное устройство, экономику, идеалы, характер и образ жизни, настроения и вкусы населения, не в последнюю очередь – принципы коммуникации и самый язык.
Реальность утраты родства, территориально-совместного проживания, духовного склада, истории, культуры, родного (и общего) языка в многонациональной стране пробуждает в государственном организме чувство монолитной самоидентификации (все и всё – на победу над врагом!) и победоносность действий.
В послереволюционные «гремящие двадцатые» вся страна стремилась к новому, но уже тогда с торжеством ликбеза и заветами молодёжи «Грызть гранит науки» (Л. Троцкий), «Учиться, учиться и учиться» (В. Ленин) был взят курс на дисциплинирующее освоение традиции, несущей знания и порядок. На первом съезде писателей М. Горький призывал «писать по-русски, а не по-балахонски», осудив даже такие «вольности», как
Настроения тридцатых были усилены в годы войны патриотическим креном к дореволюционному наследию, тягой к традиционализму, вплоть до возрождения церковных славянизмов:
Лишь в послевоенное время писатели, а за ними языковеды поставили этой эпидемии диагноз канцелярита, и публика вновь обрела вкус к свободе новаторства. Однако споры потешно замыкались на мелочах, вроде нужны ли