Язык текущего момента. Понятие правильности

Глобальная идея должна уловить и согласовать то общее, что исходно, природно роднит законы саморазвития системы языка и законы социального прогресса при всех капризно непостоянных политических, экономических, культурно-психологических зигзагах, даже предпочтениях отдельных персонажей. Эта идея должна представить саму́ю правильность как функцию взаимодействия их совместного исторического движения. При этом нельзя привычно ставить знак равенства между всегда искомой правильностью языка и его нормативностью, считая последнюю обязательным его признаком, а не порождением какого-то этапа его истории.

* * *

Первоначально правильно образованный язык, несомненно, определялся естественным человеческим осмыслением своего

и чужого. Позже он задавался устройством княжеств, их раздорами и союзами, желаемо или вынужденно следовал за языком своего князя, его веры, дружины, суда. В эпоху феодализма с торжеством православия и появлением письма, которое, помимо всех своих достоинств, служит ещё и серьёзным её фиксатором, общая правильность исходит из религиозных текстов и ими, а затем и законодательными «правдами» строго задаётся.

Эпоха формирования нации знаменуется усилением государственности, территориальным, духовно-культурным и языковым единством; индустриальная экономика порождает «жизнь по фабричному гудку», строгие нормы труда, выработки, оплаты. Своеобразная книжно-славянская и устно-русская диглоссия постепенно заменяется противопоставлением книжной и некнижной (разговорной) разновидностей неоспоримо единого языка. Становление нации по нынешний день живёт этими понятиями, перенеся с середины позапрошлого столетия самоё слово «норма» и на язык как критерий его правильности.

Вероятно, жизнь в ближайшие годы задаст новое понимание оптимального образованного языка несмотря на скепсис научных кругов относительно реальности такого развития, да и самой возможности институированной кодификации. В обществе не наблюдается сомнений в полезности кодификации, и не только среди педагогов. Однако волей-неволей вся нынешняя кодификация обречена по-прежнему действовать в царстве нормализационных игр с волюнтаризмом и субъективизмом, по определению свойственными играм как явлению.

Между тем уже сегодня отношение к нынешней нормативности со всей очевидностью ведёт к фактическому пренебрежению ею, пусть и при риторических призывах строгого соблюдения отдельных норм (вроде пресловутых споров о роде слова кофе или об ударении в слове йогурт

). Постепенное молчаливое забвение императива норм, как и теории функциональных стилей, свидетельствует о скором пришествии новых представлений о правильности языка, связанных, видимо, с грядущим признанием иерархии его применений (см. раздел 7).

Всё же пока кодификация обречена быть лишь чистовым экземпляром нормализации. Во благо и на радость кодификаторам частные новшества (нормы в языке) и тем более системные перестройки (и сдвиги в Норме языка) происходят сокровенно и незаметно. Противоречия интересов и мнений мешают сгладить исторически усложняющееся общение, пусть на какой-то срок условно остановить развитие.

Руководствуясь или делая вид, что руководствуются Нормой языка, кодификаторы сосредоточены на традиционном понимании норм в языке – на том, что С.И. Ожегов обозначил как «совокупность наиболее (так!) пригодных средств» (см. раздел 4.3), и имеют целью следить за тем, как их соблюдает население. Но что конкретно понимать под успокоительным выражением «наиболее пригодные»?

При любом повороте событий можно ждать серьёзных изменений как в стилистике, так и в самом употреблении языка, понимании его правильности. Из блюстителя общей сингулярности норма парадоксально превращается в антиисторический тормоз развития. Грустно и не верится, что привычное и любимое уходит в небытие. Отсюда и реакции языковедов – от теорий вариативности норм до предлагаемого понимания этих процессов, начавшихся с формирования великорусской нации и, соответственно, построения топологии нормативности.

Кодифицируются со всей строгостью (и проще всего) попавшие в светлое поле общественного сознания и составляющие ядро образованного языка долгоиграющие нормы, прежде всего системообразующих его подсистем. Кодификаторы часто воздерживаются от кодификации таксона ненорм даже в семействе почти норм, хотя именно здесь возникают оценочные недоумения и споры. Одни кодификаторы довольно смело расставляют ограничительные пометы вроде и устар., ошиб., неправ., нереком., доп.; другие ограничиваются перечислением примеров употребления.