Язык текущего момента. Понятие правильности

Существует то ли врождённое психолингвистически, то ли происходящее от обучения и социального становления желание быть правильным в языке. Оно чаще всего увязано с осведомлённостью, но не с обоснованием. «Не допрашивайте почему. Просто известно, что правильно так». Эта банальность верна: язык относится к первоначальному натуральному познанию мира – от мамы, семьи, окружения, начальной школы. Унифицирующую роль играют средства массовой информации. Лишь позже развивается рациональность, и разум связывает утверждение если не с доказательством, то опять же… правильно, потому что так у Пушкина, Тургенева, Бунина… Так в словаре Ожегова. Самая тема возникает, когда говорят, пишут не так, как считается правильным в моей среде. Но механизм внедрения остаётся более сложным, чем кодирование нормы само по себе.

С.И. Ожегов уточнил сюжет наблюдением, что многие неправильности обычно просто не замечаются, что в каждый данный период есть некоторый, попавший в светлое поле общественного сознания, как правило, не очень большой их набор, существующий как оселок для суждений о языковой культуре человека. К таким, по его выражению, «лакмусовым бумажкам определения культуры языка» относились в середине прошлого столетия ударения мо́лодежь, ква́ртал, по́ртфель вместо молодёжь, кварта́л, портфе́ль.

Вряд ли эти ударения «действуют» сегодня: популярные строки «Эту песню запевает молодёжь … эту песню не забудешь, не убьёшь» затмили влияние украинского мо́лодь. Ква́ртал перестал посягать на общелитературное кварта́л, замкнувшись в бухгалтерской сфере. Сегодня не очень понятна ходячая шутка: разница между до́центом и доце́нтом

в том, что у первого в по́ртфеле доку́менты, а у второго в портфе́ле докуме́нты. Международное портфо́лио окончательно помогло устранить по́ртфель, да и сам он заменился сумкой, папкой, рюкзаком.

Конкретный набор таких «лакмусовых бумажек» не очень велик, он социально осознан, исторически изменчив. Дореволюционный узус ограничивался словами еда, провизия, в воинских кругах употребляли слова провиант, продовольствие. Последнее слово стало самым распространённым в первые советские годы, постепенно заменяясь на продукты

(эмигранты, зная лишь учёное выражение продукты распада, смеялись). Сегодня обходятся без этих слов, предпочитая купить еды (поесть), молока, хлеба, сходить за рыбой, колбасой, хлебом в магазин – гастроном, супермаркет.

Как и сегодня, не замечали колебания на две́ри/на двери́, в но́чи/в ночи́

, но ясно ощущали недопустимость ударения в свя́зи при норме в связи́: настроение тогдашнего социума разводило их – в этой свя́зи ощущалось в смысле грешных, интимных отношений, тогда как в этой связи́, в связи́ с этим – лишь как нейтральное союзное слово. В эпоху повсеместных очередей вопрос «Кто последний?» звучал унижающе и опасно; его противники ссылались на лётчиков, которые никогда не говорят в последний полёт, но только в следующий. Предпочитали тоже не так уж возвышающий «Кто крайний?», а ещё лучше – «За кем я буду?» Очереди тогда играли важную роль, и существовал строгий этикет общения в них: «Откуда узнали?» – «В очереди вчера говорили»; «Почему опоздал?» – «В очереди два часа простоял. – Зачем стоял-то?» – «Бананы давали»; «Я отойду, скажите, что я за вами заняла». Сегодня молодёжь может не понять и другой частый вопрос в поликлинике: «Вы к кому сидите? Ах, тоже к окулисту?» Нынешняя молодёжь намного терпимее, она просто не замечает, в отличие от предков, ломавших из-за них копья, зво́нишь – звони́шь, кто последний – кто крайний

.

В отдельные годы наблюдается стремление то сокращать состав актуальных «определителей», то, напротив, увеличивать их число, приписывая каждому ту или иную функцию. Это надо принять как неизбежную социально-субъективную роль деятельности кодификаторов. Сегодня следить за языком ближних стало немодно, а «лакмусовые бумажки» беззлобно сводятся к немногим: жалюзи́/жа́люзи, йо́гурт/йогу́рт, экску́рс/э́кскурс, диску́рс/ди́скурс, класть/ложить, поезжай/езжай, ехай, а также к насмешливой вечной защите то мужского, то среднего рода слова кофе.