Языки современной поэзии

МЕСТОИМЕНИЯПредательство, которое в крови.Предать себя, предать свой глаз и палец,предательство распутников и пьяниц,но от иного, Боже, сохрани.Вот мы лежим. Нам плохо. Мы больной.Душа живет под форточкой отдельно.Под нами не обычная постель, нотюфяк-тухляк, больничный перегной.Чем я, больной, так неприятен мне,

так это тем, что он такой неряха:на морде пятна супа, пятна страхаи пятна черт чего на простыне.Еще толчками что-то в нас течет,когда лежим с озябшими ногами,и все, что мы за жизнь свою налгали,теперь нам предъявляет длинный счет.Но странно и свободно ты живешьпод форточкой, где ветка, снег и птица,следя, как умирает эта ложь,как больно ей и как она боится[62]

;ПЕСНЯВ лес пойду дрова рубить,развлекусь немного.Если некого любить,люди любят Бога.Ах, какая канитель —любится, не любится.Снег скрипит. Сверкает ель.Что-то мне не рубится.Это дерево губить

что-то неохота,ветром по небу трубить —вот по мне работа.Он гудит себе гудит,веточки качает.На пенечке кто сидит?Я сидит, скучает[63].

Подобное нарушение согласования, указывающее в стихотворении «Местоимения» на телесное развоплощение (рассогласование порождено парадоксом привычного «докторского „мы“»), а в стихотворении «Песня» на отстраненное восприятие себя, имеет основание во вполне нормативных языковых структурах с субстантивированным местоимением «я» (ср. выражения: авторское «я», поэт отстраняется от своего «я»).

Если лирическая коммуникация обычно предполагает отождествление читателя с автором, то в таких фрагментах текста, как я сидит, происходит обратное: автор отождествляет себя с читателем и говорит о себе почти так, как о себе говорят дети (Петя хочет домой)

[64], родители (Мама тебе не разрешает), президент (Президент согласен). В таких родительских и начальственных высказываниях говорящий как будто хочет быть понятнее, пытается упростить ситуацию, присваивая себе потенциальную речь адресата. Конструкции типа я сидит, устраняя координацию подлежащего со сказуемым, утрируют этот способ коммуникации. Возможен и такой психологический импульс сочетания я сидит в этом тексте: сказуемое сидит по инерции повторяет форму сказуемого, которое имелось в вопросительном предложении.

Подобные сочетания хранят в себе также историческую память о структуре высказывания: в древнерусских текстах широко представлены этикетные формулы типа Я, Федька, челом бьет. Такое синтаксическое смешение 1-го и 3-го лица демонстрирует, как пишущий переключается с обозначения себя как субъекта речи на обозначение себя как объекта восприятия.

Наблюдаемое нарушение согласования в лице основано на философии отчуждения, деперсонализации современного человека. «Социальное отчуждение неизбежно перерастает в самоотчуждение, в поисках себя глубинного человек кажется все более чуждым самому себе» (Крепс, 1984: 200). У Лосева изображено отчуждение не только от своего я (в аграмматизме современной формы), но и от своей истории, и от своего языка (в аграмматизме архаизма). Косноязычие как вариант немоты — способ представить эти ощущения. В рамках современного языка такой прием очевиден, а при аграмматизме древних форм он либо не замечается, если читатель не знаком с историей языка, либо, если знаком, — часто принимается за ошибку, что не способствует пониманию текста.

В данном случае вполне возможен, как предполагает Михаил Безродный, и такой импульс к написанию стихотворений «Местоимения» и «Песня»:

Из тех же мемуаров [М. Ардова. — Л.З.]: «Как-то Борис Леонидович рассмешил Анну Андреевну и всех нас такой фразой: — Я знаю, я — нам не нужен».

(Безродный, 1996: 128)

А Э. Скворцов обратил внимание на то, что литературным подтекстом стихотворения Лосева «Местоимения» может быть текст Заболоцкого: