Из-за общей «боязни громких слов» и торжествующей вкусовой установки на стилистическую сниженность меняется, например, структура монолога, как, впрочем, и публичного официального диалога. Весьма противоречиво, однако, эта установка наталкивается на увлеченность иностранными словами, а также на стремление вернуть в живой обиход церковную терминологию, вообще старославянизмы.
Наиболее общей чертой становится разностильность, смешение или смещение стилевых пропорций, причем наиболее яркой приметой выступает соединение обиходно-сниженных элементов, вплоть до вульгарных, с сохраняющимся наследием предшествующей эпохи – с канцеляризмами. В более мягкой форме это качество сегодняшнего языкового чувства проявляется в отказе от подчеркнуто книжных конструкций, в частности предпочтении глаголов глагольно-именным оборотам, служившим неотъемлемой принадлежностью деловой, научной, вообще официальной речи:
Но все же отказ от табу на использование любых средств языка ярче всего проявляется во вкусе к грубоватой фамильярности. В моде, так сказать, те доктора наук, что в пятьдесят лет продолжают носить джинсы и которых окружающие зовут уменьшительными именами. Да и в целом общество становится все терпимее к разложению жанрово-стилевой системы, особенно к объединению на коротких отрезках текста «несовместимых» по окраске элементов. Стилистическая неловкость, возникающая при столкновении книжных и иностранных слов с подчеркнуто русскими, просторечными, возмущает интеллигентов старшего поколения, которым режет слух, например, реклама вроде
Показательно, что для обозначения парламента и других важных органов было выбрано слово дума, и не менее показательно, что ее руководителя назвали спикер:
Разумеется, многое из предшествующего употребления остается, причем именно в общем узусе, а не только в речи определенных общественных групп. Так сохраняется, несмотря на все призывы к личностному высказыванию, социально-групповой способ индивидуализации речи: по-прежнему
Впрочем, в ораторской речи сегодня сплошь и рядом совсем снимаются те запреты, которые отличали ее от речи бытовой, в норме не фиксируемой и потому допускающей менее ответственный и обдуманный отбор и композицию средств выражения. Разумеется, это органично увязано с изменением стиля и самой тематики публичных выступлений, все более напоминающих даже на самом высшем уровне царство кухонных интриг. Характерно, в частности, растущее многообразие диалогов и уменьшение доли монологов, четко выражающих позицию и развернуто аргументирующих ее: их, видимо, не хотят слушать да и боятся произносить.