Идеально другие. Художники о шестидесятых

Алик Гинзбург приезжал ко мне, предлагал участвовать в своем журнале «Синтаксис». Я не то чтобы испугался, но отнесся к этому как к какой-то ерундистике вроде выходки Слепяна. Тогда мне это казалось несерьезным, фрондерством. Алик Гинзбург сделал какую вещь — он обратился в КГБ за разрешением. И ему невозможно было отказать — он сказал, что нужно для друзей, и представил материал, где ничего антисоветского не было, там была Белла Ахмадулина. Тут начались поиски — где его подцепить. За какого-то своего приятеля он в шутку сдал экзамен на филфак. «Алик, я не силен, сдай за меня!» — мальчишество! Его же посадили за подделку документов, он получил пять лет. Как у Солженицына — украл катушку ниток с фабрики, а посадили за тыщу метров пошивочного материала. В дальнейшем ему приписали валюту, и он стал «рецидивистом, неоднократно сидевшим за уголовные преступления». Буковский умудрился всех переговорить в психушке, и, когда позже Брежнева спросили про него, он ответил: «Ничего себе у нас сумасшедшие умные!» Позже так же сажали Амальрика, которого сначала сослали, а потом уже посадили. Амальрик был человеком с прекрасным мыслительным аппаратом. Чего бы я не сказал о Гинзбурге — он был скорее мотором. Когда его выперли из России, обменяв на какого-то шпиона, он приехал в Париж и в первом же выступлении сказал: «Вы знаете, я везучий человек — мне ведь просто повезло оказаться в центре очень важных событий, куда я не стремился попасть».

Шестидесятники, на мой взгляд, — последнее цельное поколение. 30 лет мрака, и тут такой всплеск, на полвека вперед.

Слишком много свободных людей появилось, но наиболее ярких они все-таки сажали. Созданное идиотами Советское государство, которое не терпело отдельно взятого человека — не могло жить, не делая из него врага, подсознательно, конечно, родило моих персонажей. Этого отрицать нельзя. Они возникли именно в той атмосфере. Я думал, что за ерунда вокруг, как долго это может продолжаться? Когда оно сломалось, для меня это было совершенно неожиданно, я был уверен, что простоит еще сотню лет. Речь не о лагерях, не о погибших. Страна была одним огромным лагерем. Заживо сгнили целые поколения, сгнили души, вынужденные прятаться, ломаться, подделываться, подстраиваться. Выхода не было. Люди хотели писать стихи, романы, музыку, оперы, но не имели право даже их записать! А ведь какие люди были! Ныне забытый Аркадий Белинков, инвалид детства, на допросах говоривший, что он антисоветский человек. Он один из первых уехал в Америку, но там ему пришлось совсем плохо, он опять столкнулся с коммунистами, которых он ненавидел. А какая кошмарная история была с Кравченко!

А как шла ваша театральная работа в те годы?

В Питере я оформил единственную пьесу Хемингуэя, о войне в Испании — не помню, как она называлась. Потом из лагеря мне друг прислал вырезку из «Комсомольской правды», где было сказано с издевкой: «Подумай, отгадай!» — и была опубликована фотография с моей декорацией. Был такой знаменитый спектакль «Дамоклов меч» в Театре сатиры, поставил его Плучек. Назым Хикмет жил на «Соколе» и несколько раз приезжал ко мне в Тушино. И, когда написал новую пьесу, сказал Плучеку: «Вот, будет оформлять». А Плучеку что — я у Акимова окончил, диплом у меня был театральный, хотя я не был театральным художником. Но я этим питался, хотя предпочитал не в столичных театрах работать, а в городе Кимры. Хоть там и платили намного меньше, но и делать ничего не надо было. Там декорации хорошие нельзя было сделать, не было денег. Нужно было из готового что-то соорудить. А мне аплодисменты были не нужны, мне нужны были деньжата и бумаги. Кто-то из наших, типа Алика Гинзбурга, привез в Кимры, познакомил с режиссером. Они делали двенадцать премьер в год, потому что иначе не окупались — зрителя-то не было. Денег я много не брал за работу и сделал там пять или шесть спектаклей. И я наезжал туда, оформлял, а потом влез все-таки в Союз художников каким-то образом. Еще при Сталине мне доверили делать Булганина, но ничего из этого не вышло. И я сказал власти: «Нет, друзья мои, со мной этот номер не пройдет! Я у вас ничего не прошу, мне нужно только, чтобы меня милиция не трогала». Единственный раз я изменил себе, когда решил вступить в Союз художников. Мне навязали заказ, и я заработал на этом 1200 рублей. Нужно было хитрить, и я вступил в Союз как художник театра, а до этого как-то все выкручивался. «Вы где работаете?» — «А вот, спектакль делаю!» И показываю договор. Сумма небольшая, но милиция ведь тоже хитрая. Им вообще-то дела не было до меня, это их должность обязывала: «Слушай, пойди проверь, что там этот парень делает?»

Евгений Евтушенко рассказывал, как приехали Сикейрос с Гуттузо и тщательно переписали состав ваших красок.