Идеальное несовершенство

Четыре: кратер везде вокруг, внутреннее и внешнее поменялось местами, Пандемониум падает на Замойского тысячами напряженных щупалец – бежать, бежать!

Пять: снова на равнине.

Он мог так продолжать бесконечно. Число комбинаций элементов каждого калейдоскопа астрономическое.

Что ограничивает: время тела. Физиология организма, который требует энергии. Запас еды из сумок Замойского и Анжелики был совсем невелик, практичная мисс Макферсон, несомненно, планировала регулярно охотиться. Амуниции запаковала больше провианта. Замойский не знал модели карабина, который взяла Анжелика, однако не было это оружие, опирающееся на какую-то таинственную технологию, в действительности оно сильно напоминало старые добрые «винчестеры».

«Могла охотиться она – смогу и я», – сказал себе Адам. И сперва действительно как-то удавалось: антилопа, птица, птица (не разбирался в их разновидностях), дикая свинья. Он считал свои циклы активности: более двадцати. Следовательно, прошел месяц.

Прошел месяц, и Замойский-охотник все с большими сложностями выслеживал какое-нибудь большое животное, вне зависимости от того, насколько далеко входил внутрь распоротого Мешка. Мог пройти километры и километры волнующегося моря трав – твердых, жестких на ощупь, каждый стебель словно сабля – и не наткнуться ни на одного зверя или птицу.

Это понятно, говорил он себе перед сном, вглядываясь в сферу темного или светлого неба, или что там как раз было у него над головой взамен неба. Это понятно, я могу пройти и тысячи миль, но ведь никогда не выйду за границы одного и того же кусочка Африки, вырванного с Земли и закрытого похитителями в растянутой на Клыках пространственно-временной луковице. И сколько же экземпляров фауны, годных в пищу, могло здесь находиться в момент похищения? И ведь все они отнюдь не размножились чудесным образом!

Наконец, он стал брать на мушку даже падальщиков. Снова в его мыслях начала обретать привлекательность мысль войти в Зону – Т.

И наверняка ведь он на такое решился бы, если бы не заметил повисшую в небе, во влажном полумраке за водяной завесой – Анжелику. Завеса отделяла третью и четвертую свертку пространства в направлении 30°/140–330°/10–90°/340. Анжелика там падала в лавине грязи, слегка наискосок относительно вертикали Замойского (тот стоял на границе света и тени). Бабочка в глыбе желтого янтаря, испуганная девушка в пузыре замедленного времени – подвешенная в воздухе, замороженная в третьей-четвертой секунде после катастрофы Мешка.

Войду, схвачу, помогу. Вошел; казалось, он взбирается по ступеням, хотя шел по плоской поверхности (мягкой, распушенной, ботинки погружались в нее, словно в торф). Тьма все глубже. Наконец остановился непосредственно под лавиной – но она (лавина, Анжелика) все так же висела над головой, ни на сантиметр ниже. Зона – Т не касалась поверхности земли.

И что он мог сделать? Сесть и ждать? Глядел на нее, запрокинув голову – до боли в затылке. На три четверти погруженная в массу черной земли, разошедшейся в форме асимметричного канделябра – множество грязевых плечей задержавшейся в движении осыпи, – Анжелика проступала из шершавой тьмы как незавершенная статуя из каменного блока: здесь плечо, здесь стопа, здесь бедро. Он не видел ее лица, если не считать измазанного грязью лба и глаза с панически зажмуренным веком.

Найти какую-то подходящую Зону – Т, провести там пару зонных часов… Он не забудет, невозможно забыть – этот немой испуг на грязном лице девушки, впечатанной в глиняное небо.

Не забыл бы он в любом случае, поскольку теперь, когда нашел дорогу к Дворцу Мнемона, не забудет уже ничего, чего забыть не захочет.

Дорога начиналась на 30°/140–150°/10–90°/5. Он перешел туда сквозь широкие врата желтого матового металла и увидел воткнувшуюся в сухую почву Африки длинную колоннаду, а за ней террасу под плоской крышей. Солнце отражалось от гладких поверхностей: это не был камень, не был и металл. В центре террасы стоял стул, и лишь эта деталь разительно отличалась от идеального представления Дворца Замойского. Но резонанс памяти уже был возбужден, случайное соединение образов пробудило отмершие тропки ассоциаций.

Замойский осторожно прошел меж колонн (Мешок здесь был исключительно запутанным). Уселся в тени на холодной плитке. Пузырь ассоциаций рос, взбираясь к поверхности сознания Адама, – сейчас разорвет ему голову, череп с глухим треском расколется. Он закрыл глаза и поддался ему, расслабляя мышцы тела и сознания.

Руины римской виллы.

Руины римской виллы.

Руины римской виллы. Парк.

Руины римской виллы. Парк, ветер колышет деревья.

Руины римской виллы. Парк, ветер колышет деревья. Серебряный пруд.

Руины римской виллы. Парк, ветер колышет деревья. Серебряный пруд, над ним ивы. В озере и над озером – Луна в две трети, патера в патине. Ночь холодна, воздух резок на вкус, тишина вибрирует над руинами, парком и озером – ночь, словно нюхательная соль.

Замойский взобрался по мягкому откосу к колоннаде и вспрыгнул на террасу.