Идеальное несовершенство

Звезда, названная словарем компьютера Гекатой, двигалась наискось через пригашенные экраны «Волщана». Они уже догадались, что ее веретенообразная форма как-то связана с неправдоподобно быстрым вращением – но если бы это был естественный эффект, центробежные силы должны были бы привести к обратной деформации. Вследствие доплеровского смещения линии электромагнитного спектра экваториальной хромосферы Гекаты на противоположных сторонах были окрашены в разные цвета; именно этот эффект и привел их в систему, когда, выплюнутые в межзвездную пустоту, они должны были решать, куда направиться – Геката же обещала разумную жизнь, быть может, создателей Пропасти Эридана. И разве случайно «Волщана» выплюнуло именно в этом направлении, менее чем в световом году от ее системы? Геката искушала, но и пугала. Звезда, удерживающаяся в столь нестабильном состоянии, насиловала законы физики.

Так что же тогда говорить о планете внизу?..

Впрочем, – прикидывал Замойский-в-воспоминаниях, – что означает «искусственный», когда речь идет об объектах астрономического масштаба?

– Но ведь именно об этом и речь!.. – загремел Вашингтон. – Да как мы вообще можем надеяться понять их мотивы, когда не можем понять даже метод?

– Выбиваешь у нас аргумент, – заметила Финч. – Он теперь заявит, что насильственная доставка с тридцати единиц на орбиту планеты не означает автоматического приглашения опуститься на ее поверхность.

– Вот именно!

– Не понимаю, на что ты рассчитываешь, – вмешался Замойский. – Ведь в любом случае, не на инструкцию с Земли? Сколько нам до нее, Джус? Четыре тысячи?

– Почти четыре с половиной. Вот здесь, – она указала на карту галактики, – ядро.

– Ненавижу это.

– Что именно?

– Когда ты стучишь ногтем в экран. Каждый раз мороз по коже.

– Это ты еще не слышал, как я могу стекло царапать —

В этот момент окончательно исключенный из разговора Митчелл ударил трубкой в стол и расколол ее надвое.

– Биологический, сломанная ДНК, – сказала Анжелика, стоя на границе Зоны, повернувшись спиной к приближающемуся Замойскому. – Нам придется войти и вытянуть его.

– Что?..

– Пусть ответит на несколько вопросов. Пока действует блокада Плато.

Замойский еще раз обошел кристалл огня, поглядывая при этом на Смауга, что как раз симулировал драконий сон (наномат пускал ноздрями пар).

– Оба? Одного будет не достаточно?

– Тогда кому-то придется торчать здесь неизвестно как долго.

– С голода не умрет, эта животинка почти наверняка сумеет устроить подходящий провиант…

– Значит, ты вызываешься добровольцем? – спросила она, склоняя голову.

– Да, полагаю, что справлюсь, ведь физически он просто ребенок.

– Добровольцем подождать, я имею в виду.

– А. Благодарствую, чего уж. Ну так может пусть лучше он?

– Смауг? И что тогда – ждать обоим?

В конце концов, они вошли вместе.

В случае с настолько сильной Зоной +Т, невозможно было войти в нее одновременно; Замойский увидел бы разницу собственными глазами: зависшую за ним в воздухе Анжелику. Получилось, однако, наоборот: разница в субъективных частичках секунд, что зависели даже от угла, под которым они подошли к границе пузыря, внутри молниеносно нивелировалась. Но все же кто-то должен был оказаться первым, и был это Адам.

Чудовищный жар ударил ему в лицо, стена огня набросилась с ослепляющим ревом. Он настиг встающего с земли ребенка, схватил его за руки, вздернул. Ребенок что-то кричал, но Замойский фиксировал лишь движение его губ; пламя было громче. Малыш извивался и дергался. Анжелика схватила его за ноги. Побежали назад, лишь бы подальше от огня.

Снова эта физиологическая встряска, когда пересекали границу: онемение тела, кипящая в венах кровь, изрядная легкость в голове, непослушные, деревенеющие конечности. Упали. Ребенок пнул Анжелику в висок, вскочил на четвереньки. Замойский прижал его к земле.

– Тихо!

Они лежали в высокой, по пояс, траве, которой теперь поросли все окрестности, кроме тех нескольких сотен квадратных метров, застывших в сияющее стекло огня и земли, на которых неподвижно отдыхал Смауг. В небе ярилась буря, огромные волны ломались в клочьях пены, к тому же на саванну стекало куда меньше света. Сумерки без солнца и без горизонта.

Анжелика дернула мальчишку, поставив его на ноги.

– Жду молний, – рявкнула она. – Ну? Давай, уничтожь нас!

Пацан глянул на нее с яростью, но не сказал ничего, не пробовал и вырваться.

Вставая, Замойский видел Анжелику снизу – как девушка склоняется над мальчишкой. Манера тела, маска лица, даже интонация голоса, преднамеренно жесткая – все это у нее было слишком похоже на Джудаса; Адам же со времен переговоров «ТрансПола» и со времен свадьбы хорошо запомнил Макферсона. Трудно было справиться с ощущением, что он видит здесь реализацию того же алгоритма – того же алгоритма на другом «железе», в другой манифестации, другом теле.

Обожженное солнцем лицо Анжелики отражало теперь мысли и чувства холодного деспота. Лицо, несмотря на это, молодо и красиво, но контраст с выжженной в памяти Замойского иконой «Анжелика спящая» был поразительным.