Идеальное несовершенство

– Ты, стахс, даешь мне разрешение на непосредственную альтерацию содержимого твоих Полей?

– Только для выполнения этого поручения.

– Да.

Император подошел ближе к Адаму.

– Прошу сесть.

Замойский вновь опустился под платан.

– Это тебе не понадобится, – сказал мандарин и забрал у Адама раковину.

Кинул ее в прудик, в котором горел Млечный Путь. Через ближайший рукав галактики прошла короткая волна. (Художественный крафт, ухмыльнулся в душе Адам.)

Манифестация Императора завернула одежды, запахнула их вокруг коленей и преклонила те напротив Замойского, над берегом звездистой тьмы.

– Чувствуешь, стахс? – спросила она, испытующе глядя на него.

– Что?

– Это.

Адам склонил голову, закусил губу:

– Нет —

Но знал уже, что говорит неправду.

Мандарин заметил его замешательство.

– Вдох. Прошу дышать. Вдох, вдох, вдох.

Он дышал. Боже мой, ДЫШАЛ! У него были легкие, но были также и ЛЕГКИЕ. Он чувствовал воздух и ЧУВСТВОВАЛ воздух. Воздух царапал нёбо и трахею – эту и ТУ. Если тогда, в руинах Дворца Памяти, была шизофрения разума – теперь он испытывал шизофрению тела.

Расщеплялся.

– Глубоко.

Глубоко, глубоко, до самой сердцевины хребта, до ядра каждой нервной клетки.

Резкий режущий удар вдоль дендритов: цшах! – и вот уже появилось два Замойских: /Замойский и //Замойский, и оба сидят здесь, и таращат глаза в пустое пространство над эшеровым Домом Императора.

– Теперь сосредоточься исключительно на своей аниме, стахс.

//Замойский встал, выпрямился. Взглянул сверху на коленопреклоненного мандарина. Повернулся и взглянул на себя – на /Замойского – на первую манифестацию, которая не встала, не выпрямилась, не повернулась. Смотрела из-под платана широко открытыми глазами.

У него закружилась голова. Адам убежал //взглядом от своего прима. Но даже когда //смотрел в том самом направлении, что первый он – на мандарина – //смотрел с другого места, под другим ракурсом. И такой //взгляд накладывался на /взгляд, и обе картинки заталкивались в один и тот же мозг: Замойский /видел и //видел. /Видел и //видел, /слышал и //слышал, /чувствовал и //чувствовал – дезориентация росла с каждой секундой, он тонул в хаосе чрезмерных раздражителей. Сейчас он начнет /думать и //думать – и тогда окончательно погибнет Адам Замойский, разорванный надвое.

Структура сознания не изменяется так же быстро, как структура коннективного нановара. Невозможно закачать два литра чувственных впечатлений в однолитровый френ; сосуд разорвет.

Ему пришлось смежить веки, обе пары. Однако сдублированный осязательный перцепторий не удалось так легко отфильтровать, и Замойский – не одна из его манифестаций, а Замойский – почувствовал, что еще немного, и в мозгу выбьет предохранитель, ответственный за лимит передачи раздражителей; что-то там перегорит, огонь перескочит с нейрона на нейрон, да так, что пламя безумия поглотит все.

– Как это закрыть?!

Крикнул //Замойским, но Император его услышал. Мандарин приподнял голову, перехватил панический взгляд //Замойского.

– Сущность такого расширяющего софтвара состоит не в сдвиге перцептория и создании внетелесной манифестации, поскольку такое происходит всегда, если ты пользуешься Плато, – спокойно сказал азиат, – но в параллельном управлении. Поскольку люди не живут в режиме мультитаскинга; люди всю жизнь обладают лишь одной манифестацией одновременно: своей биологической пустышкой. – Мандарин ударил челом в землю перед //Замойским. – Ты уже не стахс Четвертой Традиции.

– О чем ты говоришь?..

– Ты передвинулся выше по Кривой Прогресса, стахс.

//Замойский замахал руками; вместе с энергией освобождал безумие. (Сумасшествие словно свербило во всем теле: на поверхности кожи и во внутренних органах; обоих тел.)

Снова оглянулся на /Замойского, который продолжал неподвижно и коленопреклоненно стоять напротив мандарина.

Впрограммированный во френ инстинкт исполнил роль инструкции по эксплуатации. Адам подскочил к своей примовой манифестации и воткнул пальцы в ее глазницы, в уши, в ноздри, в рот, внутрь головы…

От облегчения он даже вздохнул. Раздражители вновь текли одним потоком. Поверхность мысли выглаживалась, угасал панический гнев, первая реакция Замойского на любую угрозу: ярость, накручиваемая страхом.

Он заметил затаенную улыбку на лице мандарина. (Но если вообще заметил – значит, та уже не была затаенной.)

– То, что ты только что сделал, стахс, – сказал Император, отвечая на незаданный вопрос, – это просто переключение с одной манифестации на другую. Я бы советовал возвратиться к примовой манифестации, особенно учитывая, что о месте твоего пребывания сейчас спрашивают «Гнозис» и Официум.

– Скажи им, что я появлюсь через пять минут. К-времени, естественно.

– Они сначала спросили тебя, не меня. Обратились на твои Поля, стахс. Ты бы услышал их вопросы ушами своей анимы – увидел бы ее глазами, ощутил бы ее перцепторием. Вопросы, информацию, миры, жизни. Так, как установишь в фильтрах.

– Ну ладно. Так каким образом мне им ответить?

– Значит, ты желаешь посвятить инструкциям пять минут, стахс?