Идем! или Искусство ходить пешком

Мастерскую посещало множество визитеров, а сам Джакометти часто покидал свои пенаты, как правило, по ночам. Он ходил в рестораны, или в ночные клубы, или в бордели. Он не переодевался, он был художником, вечно в пути, он не делал различий между жизнью и работой, бытом и работой, искусством и работой, для него каждый шаг был работой, в том числе и посещение борделя.

Его работа художника подразумевала все что угодно: бритье по утрам и завязывание галстука, часы, проведенные перед мольбертом и с моделями, процесс ваяния, визиты, беседы, время, проведенное в кафе и на прогулках, шатания по городу и вечерние трапезы, с вином и сигаретами, вечное курение, — все это было частью непрерывной деятельности Джакометти. Он никогда не отдыхал, он предавался любовным утехам и работал, грезил и писал, делал наброски и рисовал, беседовал и слушал, смотрел и записывал.

Особенно он притягивал к себе заурядных женщин, возможно, потому, что просто очень любил женщин и откровенно боготворил их, возможно, потому, что обладал каким-то магнетизмом, в нем было какое-то неуловимое обаяние, то, что теряется на фотографиях. Этот факт биографии нас удивляет — глядя на снимки Джакометти, сделанные Анри Картье-Брессоном[58]

, мы приходим к выводу: маэстро был ничуть не красив, неприметный, унылый, как его и описывали. Чем-то он напоминал свои скульптуры, нервозный, худой, с большой головой. Возможно, со временем он обрел форму собственных скульптур. Ведь человек в своих произведениях воссоздает самого себя. В случае с Джакометти этот постулат доходит до крайности: нет никаких оснований считать, что в торсах брата Диего воплощены черты самого автора, или что Джакометти позаимствовал некоторые черты у своих изваяний. И все-таки смотришь на торсы и вспоминаешь облик Альберто Джакометти.

Он разглядывает одну из своих скульптур.

Он: Она немного аляповата, правда?

Это слово Джакометти использовал часто. Он и сам был немного аляповатым. Он запускает пальцы в свою седую лохматую шевелюру. Его стрижет Аннетт. Он скидывает с себя серые брюки, и они падают на туфли.

Он: Я гулял и встретил на улице уродливо одетую девку, шлюху, попросту говоря. Но когда она стояла передо мной в комнате, обнаженная, я видел в ней богиню.

Я: Для меня обнаженная женщина — просто женщина без одежды. Но в твоих скульптурах я всегда вижу, как и ты, обнаженных жриц любви.

Он: По-твоему, мне удается изобразить их так, как я их вижу?

Жана Жене не будоражил вид обнаженных женщин, но он не сомневался в божественном таланте скульптора Джакометти. Он писал, что «если в комнате расставить скульптуры, то она преобразится в храм».

Говоря о женских образах Джакометти, часто используют слово «божественный», но парадокс заключается в том, что большинство своих произведений скульптор лепил с женщин, которых он встретил в борделях.

Джакометти любил посещать бордели и делал это регулярно, и даже после того, как женился, не изменил своим привычкам. Он работал с утра и допоздна, по ночам уходил, а по утрам возвращался обратно в мастерскую на такси, один или вместе со жрицей любви. Он спал до двух часов дня, завтракал и снова начинал работать. Он лепил скульптуры с мужчин, которые находятся в движении, возможно, они как раз направляются в бордель, где женщины стоят на своих пьедесталах, увековеченные в скульптурах Джакометти.

Мужчины у Джакометти в движении, а женщины статичны. Они стоят где-то на перекрестках или перед дверью. Застывшая любящая мать, она находится за дверью, в доме, в квартире, которую она редко покидала. К этой женщине, застывшей в ожидании, Джакометти всю свою жизнь относился как к символу любви и покоя. Ее звали Аннетта Джакометти. Жену Альберто звали Аннетт Джакометти. Поразительное совпадение, но между матерью и женой нет почти никакого интервала. Они обе по воле самого Джакометти изгнаны на задворки его творчества, а в центре выставлены жрицы любви, которых Джакометти посещал при каждом удобном случае. Жак Дюпен[59], поэт и друг Джакометти, писал: «Ему нравились старые бордели. Я думаю, что они многое значили и в его жизни, и в его творчестве, так что о них нельзя не упомянуть. Он почти обожествлял их. Он являлся туда, чтобы припасть на колени перед немилосердной и божественной женской сущностью. Зрители, созерцая его скульптуры, ощущают эту дистанцию — между автором и его обнаженными моделями. Каждая скульптура словно возвращается куда-то, в какое-то пространство, в ночь, далекую и глубокую, почти неотличимую от смерти. Так же, как проститутка, возвращается в ту загадочную ночь, царицей которой она когда-то была. А он стоит на берегу и смотрит, как она исчезает из виду и в то же время становится масштабнее. Но ведь не в борделе же ей показывать ту рану, которая навсегда обрекла ее на одиночество? И уж, конечно, не в борделе она сможет избавиться от всех атрибутов своей профессии и стать непорочной?»