Идем! или Искусство ходить пешком

Я спустился в метро и на ближайшей станции сел на поезд до бульвара Пуассоньер, прогулялся до отеля по улице Мазарини. «Отель де Лилль» — тот самый отель, в котором я поселился, когда был в Париже один, в комнате номер 6, на третьем этаже, на углу с видом на перекресток и бар с большим окном, откуда я мог видеть посетителей, они сидели и выпивали.

Этот вид из окна до боли знаком. Я вспомнил, как еще в детстве, на улице Вестре Торггате, из своего окна я видел окна гостиницы, лампы и столы, стаканы и фигуры, которые казались мне персонажами театра теней, — театра марионеток, где невидимый режиссер тянет за ниточки, вскидывает руки и приказывает: пей, кури, ударь, будь мужчиной, мой сын.

Я раздвигаю гардины, открываю окна в номере отеля и передвигаю стул в первый ряд, теперь я — зритель, я на спектакле театра кукол, на ночном представлении «Сказок» Гофмана на музыку Оффенбаха. На плацу — солдаты, грянул марш, речь идет о каком-то письме, о какой-то любовной интрижке, и героиня ее — кукла, марионетка, куртизанка? Изобретатель сконструировал заводную куклу — какая безупречная работа, какое мастерство, он же создал механический аналог объекта любви. Но кукла становится яблоком раздора. Так мы и втягиваемся в конфликты и войны, так мы повторяемся. Каждый вечер одни и те же движения, одни и те же слова, каждый вечер — один и тот же спектакль. Театр. Куклы. Алкоголь.

Буль, буль, буль! Мы накачиваемся пивом. И вот мы уже сами превращаемся в пиво. Буль, буль, буль! И вот мы уже накачиваемся вином. И сами превращаемся в вино! Посеребренные бокалы! Я наполняю их божественной влагой! Так выпьем же за друзей! Мы гоним прочь скуку и печаль.

Из окна я вижу барную стойку и туловище барменши, у нее нет головы. Фигуры, сидящие за столиками у окна, лишены ног. Бар тонет в музыке и голосах, но я их не слышу. Если я спущусь вниз по лестницам и выйду из двери, пересеку улицу и зайду внутрь, увижу ли я лица и руки, ноги, услышу ли я голоса? Соберу ли я их воедино, в некую целостность, реальность, осязаемую плоть?

Нет. Я буду сидеть у окна и смотреть на улицу. Это мое призвание, вечер за вечером сидеть в номере отеля и на расстоянии наблюдать за представлением. Я должен писать. Я хочу написать письмо. До чего же приятно сидеть у окна и понемногу выпивать. Закурить сигарету, дать простор мыслям, они бродят вдоль улиц и ищут чего-то в городе, входят и выходят за дверь, перемещаются вверх и вниз по ступеням как тени, они живут твоей жизнью, подражают твоему голосу и используют твое имя. Постепенно они обретают форму, знакомый тебе облик, они наряжаются в твои одежды и поднимают руки именно так, как это делаешь ты, они заимствуют твои привычки.

Ты сидишь у окна в номере отеля и куришь сигарету. А он ходит по городу и ищет чего-то. Но ты не хочешь себе в этом признаться, он словно раскусил все твои секреты, проник в твои внутренние импульсы и темные желания, он превратил их в мотор, в механизм, в движущую силу, внутреннюю пружину, словно кто-то ведет его вниз по улице, по которой ты не пойдешь. Там он стоит перед какой-то дверью. Он ждет, закуривает сигарету, он сосредоточен и самоуверен, у него нет никаких сомнений, а с какой стати ему собственно, сомневаться? Он хочет войти в эту дверь, подняться по лестнице, он рвется к ней. Он ждет своей очереди, смотрит на руку, на часы, считает секунды и минуты, не имея ни малейшего представления о времени. Просто считает, и все. Одна, две, три, четыре, пять, и снова, и снова. Она появляется на счет три, вместе с ним. Его лицо напоминает лицо того, кто ждет, тень и мужчина обмениваются рукопожатием и коротким приветствием. Они знакомы? Нет, они не знают друг друга да и не могут знать. Они машинально здороваются, теперь они меняются ролями, и один поднимается вверх по лестницам, а другой спускается вниз.

Она раздевается, так же, как он только что одевался. Одеваться, раздеваться, словно они нажимают на кнопку, на какой-то невидимый выключатель, что это на коже — родимое пятно, папиллома, шишка?

Она открывает рот. Она говорит: «Давай обманем смерть». Он согласен, он повторяет эту фразу, он надавливает пальцем на шишку, которая расположилась у нее над пупком. Что это — рана? Царапина? Шрам? Кожа светло-красная и зашита на живую нитку, вся она сшита как тряпичная кукла.

«Давай обманем смерть», — говорит он и наклоняется. Теперь видно, как тень двигается за гардинами в комнате, в номере отеля. Номер похож на все другие номера — окно, постель, зеркало — вот это ты и любишь больше всего, все, что напоминает что-то другое. Нет никаких потерь, нет смерти, нет любви и печали, только повторения и жизнь. Какое наслаждение — сидеть у окна и курить.

Я вспоминаю свой первый приезд в Париж, это было словно вчера, мне исполнилось тогда семнадцать лет. Я путешествовал со своей первой девушкой, ей было шестнадцать лет, мы были вместе чуть больше года. Я до сих пор не понимаю, как мы решились вместе уехать из дома, как наши родители разрешили нам уехать — шестнадцатилетней девушке и семнадцатилетнему юноше.