Иезуит

И невольная дрожь пробежала по жилам короля. Вспомнилось ему, как сын его появился на свет и сколько надежд возлагал он на этого младенца, наследника династии, и потом, когда наследник, юношей уже, участвовал в войне и, побеждая врагов, наполнял гордой радостью сердце отца… И что же вышло в конце концов? Сын его изменник и отцеубийца! И скоро по одному только знаку отца эта молодая жизнь перестанет существовать, и шпага великого прево заставит покатиться голову, предназначенную со дня рождения носить корону Франции.

Тысячи мыслей бродили в голове этого всемогущего властителя. Зарождалась мысль о прощении сына, но совокупность поступков отодвигала прощение на задний план. Король все мог бы простить, но не подобное ужасное оскорбление, о котором, впрочем, Генрих ничего не знал, так как, составляя замысел, он сделал условие, чтобы отец его имел богатое и спокойное убежище. Король встал, бледный и решительный.

– Генрих умрет, – сказал он глухо, – я решил это, и сам Бог не заставит меня изменить решение.

– Бог всемогущ, сын мой, – произнес позади него какой-то голос.

Франциск обернулся. Перед ним стоял старичок, невысокий, бедно одетый и хромой; его можно было принять за самого простого, если бы не глаза, горевшие каким-то жгучим огнем. Король почувствовал какой-то суеверный страх. Но он тотчас же оправился и, приняв строгий вид, спросил:

– Кто вы такой?

– Я Игнатий Лойола, – отвечал скромно старик, просто произнося это знаменитое имя, которое во всей Европе возбуждало страх и почтение в народе и королях.

Монарх содрогнулся: странность неожиданного посещения отвлекла его немного от грустных мыслей.

– Так это вы, – произнес король, проницательно смотря на Лойолу, – тот, которого считают теперь уже святым, когда он еще жив.

– Один Господь Бог свят, – возразил Игнатий, – мы бедные грешные, только веруя и раскаиваясь, надеемся спастись.

– Как вы оказались здесь, несмотря на мой приказ, запрещающий вход сюда кому-либо?

– Бог направлял мои шаги, дабы я мог исполнить поручение, данное мне Им.

Святой человек не сказал настоящей причины, что, кроме путеводителя Бога, он имел пособниками нескольких хранителей – тайных членов общества, которые хотя понимали ответственность, которую они принимали на себя, но все-таки не осмелились преградить дорогу генералу ордена.

– Поручение! – воскликнул король с подозрением. – Бог послал вас с миссией ко мне, святой отец?

– Да, – отвечал серьезно основатель ордена иезуитов.

– Хорошо, я вас выслушаю… Человек, подобный вам, имеет право рассчитывать на мое внимание. Но попрошу вас немного обождать здесь; я должен сперва выполнить одно важное дело.

– Государь, – воскликнул Игнатий, – именно ради этого важного дела Бог и послал меня к вам!

Король резко от него отвернулся.

– Преподобный отец, это дух Божий вдохновил вас или вы пришли по просьбе кого-либо другого?..

– Государь, позвольте вам доказать…

– Часто, – перебил его монарх с иронией, – часто даже люди, носящие святое звание, путают свои желания с желанием Бога.

– Хорошо, король, представляю вам доказательства, – гордо произнес Лойола. – Бог мне сказал: иди в Лувр! Там теперь король Франции совместно с кардиналом и прево, а также и герцогом Энженом, осуждает сына своего на смерть…

– Вы ошибаетесь, святой отец, – пытался оправдаться король, все же сильно побледнев при этом.

– Они там, – продолжал Лойола, указывая на дверь, в которую вышли названные четыре личности. – Они в той комнате ожидают вашего приказания, монарх, и если этому приказу не воспрепятствует сверхъестественная сила, то будет запятнана кровью благородная корона Франции.

Игнатий простер вперед руку и продолжал:

– Но Бог обо всем подумал и послал меня сказать вам, как некогда он Сам сказал Аврааму: «Король, не проливай крови сына твоего!»

Франциск, бледный, отступил немного и сказал:

– Монах, святой ты человек или нет, но ты обладаешь непонятной покоряющей силой. Я готов выслушать тебя!

XXI. Трон и алтарь

Лойола начал:

– Ваше величество, очевидно, забыли, что король выше человека. Франциск Франции, занятый мщением за свои частные обиды, забывает интересы своей короны.

– Ты ошибаешься, Лойола, – сказал гордо король, – Франциск как человек простил бы: никакая обида не может заставить отца приговорить к смерти сына. Но как монарх великого народа, я должен в первую очередь блюсти интересы царства, а потом уже свои, а потому тот, кто поднимает руку на своего короля, должен умереть.

Игнатий сделал порывистое движение.

– Ты, может быть, не одобряешь моего мнения, монах? – продолжал Франциск. – Однако, как мне рассказывали твои последователи, вы считаете, что конечная цель оправдывает средства, которые были употреблены для достижения цели, даже если бы эти средства были кровавые и подлые.

– И тебе верно сказали; но ты упускаешь из виду свою цель и ошибочно судишь о своей обязанности. Уважение, смешанное с ужасом, которое в прежнее время окружало корону, теперь исчезло, и народ стал рассуждать и видеть в короле Франции прежде всего человека.