Иезуит

– И я тоже хочу, чтобы меня считали им, – прервал Франциск.

– И ты не прав. Одно время народы не были уверены, кто именно должен быть их повелителем, но что необходимо иметь повелителя, это они вполне сознавали. Прежде эти семейные раздоры, заговоры сыновей против отцов, ужасный суд отцов над сыновьями, на все это смотрелось с религиозным страхом, ибо победитель – повелевал. Теперь все изменилось, народ смотрит не только на корону, но и на самого короля.

– Знаю, – ответил задумчиво Франциск.

– Теперь, – продолжал иезуит, – в каком положении находится королевская власть? Монархам остается один только открытый путь, чтобы сохранить себе трон, а именно: чтобы король соединился с церковью; главное же, чтобы ни один скандал не выходил из стен Лувра и не касался плебейского слуха. Преступление сына твоего отвратительно, это верно, но берегись, чтобы оно не сделалось публичным, ибо, когда французы узнают, что в доме Валуа есть отцеубийца, они, пожалуй, сочтут дом Валуа лишним в Лувре.

– Так, по-твоему, – сказал удивленно король, – каждая обида, причиненная королю одним из членов его семейства, должна остаться без наказания?

– Кто об этом говорит? Наказание делается негласным – яд должен заменить шпагу. Более всего следует избегать публичного скандала.

– Так ты советуешь мне совершить тайное убийство? И буду ли я менее грешен перед Богом, если совершу скрытый грех?

– Те, которые управляют землей, – сказал невозмутимо иезуит, – не подчинены правилам жизни остальных людей. Если твой грех принесет вечное благо миллионам душ, тогда он достойнее тысячи добрых дел.

– И кто же, – спросил иронично король, – будет отличать грех мой, каков он: достоин похвалы или порицания?

– Мы! – сказал Игнатий Лойола. – Мы будем обсуждать грех твой.

И, встав, он подошел к королю и, пронизывая его насквозь своим огненным взглядом, сказал:

– Вы все еще не можете привыкнуть к этой мысли – вы, сильные мира. Вы, привыкшие развязывать узлы одним ударом меча, вы не можете еще познать эту чисто идеальную власть; власть, которой никому не известный священник из своей кельи управляет делами мира. В наши дни меч недостаточно силен для управления; теперь рука бедного плебея убивает сына императора. Окончилась ваша власть шпаги; если хотите царствовать еще, то вы должны стать нашими союзниками, потому что мы одни повелеваем чернью, мы одни направляем, по нашему желанию, руки, носящие оружие.

– Ах! Карл Испании! – воскликнул Франциск.

Этот возглас, невольно вырвавшийся у короля, выдал думы его во время речи Лойолы.

В самом деле, эта темная, тайная политика интриг, направляемая священниками, довела его соперника, Карла V, до высоты его настоящего величия.

Франциск, обладавший живым умом, сразу понял всю выгоду положения, которое иезуит так красноречиво толковал ему. В то время религиозная реформа пошатнула последнюю власть, источник всех властей того времени – это власть церкви. Прежние учреждения имели поэтому только единственное средство: соединиться вместе и сделаться одним целым, сообща наносить удары тому, кто вздумал бы помешать им. Монархия и царство, трон и алтарь могли продлить свое существование только при одном условии: быть крепко связанными друг с другом, и впоследствии было доказано, какая ужасная опасность угрожала тем, кто пытался разъединить так крепко соединенные монархию и религию.

– Мне приходится тогда сохранить жизнь сыну?

– Зачем? – пожал плечами Лойола. – Измените казнь, как я уже вам советовал.

– Нет, я на это не согласен. Раз мое решение не будет публично известно моему народу, то мой суд станет всего лишь местью; а я не могу мстить моему сыну.

– Ваше величество имеет чувства христианского короля, – сказал невозмутимо иезуит.

– Если я сохраню ему жизнь и даже скрою от всех его вину, что же я должен сделать с аббатом и монахами, которые нанесли такую обиду моей личности?

– Какая обида? – наивно спросил монах.

– Как? Разве вам неизвестно, как со мной поступали в монастыре? С преступником обращаются лучше.

– Ваше величество не совсем верно говорит, – мягко сказал Игнатий Лойола. – Если эти монахи в самом деле решили бы поднять руку на избранного Богом, на законного короля, то самая жестокая казнь была бы незначительна для подобных злодеев.

– Что! – крикнул гневно монарх. – Вы осмеливаетесь оспаривать то, что я сам лично испытал?

– Я должен заметить, что не с вашим величеством они так мерзко обращались, а с бедным сумасшедшим, который требовал признания его королем Франции. Таким образом, каждый удар, нанесенный вам, был в некотором роде знак уважения к персоне вашего величества.

Монарх не мог удержаться от улыбки, услышав такую оригинальную трактовку происшедшего, впрочем, так подходящую к тонкой казуистике, в которой иезуиты были признаны профессорами.

Но скоро король вернулся к прежнему нерасположению и строго сказал:

– Я все обдумал, отец мой! Мои решения иные, чем ваши советы. Пусть будет, что будет, а я не позволю, чтобы какой-нибудь монах хвастался, что смеялся безнаказанно над королем. Обидчики, кто бы они ни были, должны умереть!