Игла и нить

Анна посмотрела тете в глаза и заметила, что их взгляд напряжен. В этом не было никакого смысла. Тетя никогда не предлагала ей выбора. Несколько минут назад она разглагольствовала об охотниках, хаосе и опасности, а теперь разрешала Анне проводить время с Эффи, которую терпеть не могла. Анна знала, что Селена может быть убедительной, но не настолько же. Что она ей сказала? Неужели Селена знает о тете что-то, чего не знаю я?

– Я верю, что ты сама увидишь, насколько опасны и вредны для тебя любовь с магией, и тогда ты поймешь, почему наузники делают то, что делают. Глубоко в душе ты уже стала одной из нас, я просто уверена в этом. Конечно, есть определенные условия. В дни, когда ты не остаешься ночевать у Эффи, будь добра быть дома к шести часам. Если у тебя с Питером завяжутся какие-то отношения, я должна знать об этом. И еще – ты не должна заниматься магией. – (Вероятно, она ничего не знает о ковене.) – И если ты нарушишь хоть одно из установленных правил, я тут же проведу церемонию Связывания, не посчитавшись с твоими желаниями. Тебе все понятно?

Анна не понимала ровным счетом ничего. Это был какой-то розыгрыш? Какой-то тест? Что бы она ни ответила на предложение тети, девочку вновь запрут в собственной комнате до конца ее дней?

– Да, – коротко сказала Анна, ожидая, что ловушка вот-вот захлопнется, но тетя просто кивнула в ответ.

Что еще я могла сказать? Если бы Анна не согласилась на тетины условия, ей пришлось бы проститься со своей свободой навеки. Теперь, по крайней мере, у нее было хоть что-то – это было началом чего-то нового, – даже если все это было очередной тетиной уловкой. Она всегда хитрит.

– Надеюсь, я сделаю правильный выбор. – Анна отвернулась, поскольку тетин ястребиный взгляд уже выискивал хоть какой-то намек на ложь в ее глазах.

– Так и будет.

– Итак… Я могу вернуться в школу?

– Только после каникул. А до тех пор ты будешь находиться под домашним арестом: никаких прогулок, никаких встреч с друзьями, никаких свиданий с Эффи – пока не вернешься в школу. И ты должна будешь понести заслуженное наказание за свои прошлые действия. Держи. – С этими словами тетя взяла вышивку, над которой работала Анна, и протянула ее девочке. – Продолжай вышивать.

У Анны скрутило живот. Это было слишком просто. Девочка взяла вышивку из рук тети и вытащила иголку с ниткой, которую воткнула в ткань чуть раньше. Тетя не спускала с нее глаз. У Анны пересохло во рту. Как только девочка воткнула иглу в ткань, то тут же ощутила резкую боль. Она вскрикнула и отвернула ворот своего джемпера. На ее нежной коже, прямо над сердцем, появилась капелька крови.

– Я велела тебе продолжать вышивать, – напомнила тетя.

– Тетя, пожалуйста! – взмолилась Анна.

– Продолжай вышивать, или станешь наузником сегодня же вечером – без вопросов, без права выбора, без права голоса.

Анна сделала, как ей было велено. Каждый стежок отдавался жуткой болью, как будто девочка вышивала его прямо на коже. Стежок, другой. Стежок, другой. В конце концов боль стала настолько невыносимой, что Анна едва соображала, что происходит. Она пожалела, что выбрала для вышивки кроваво-красный цветок. Но стежок за стежком изображение постепенно проявлялось на ткани.

Перед сном Анна посмотрелась в зеркало и увидела у себя на груди розу, вшитую в кожу, красную, как незатянувшаяся рана. Со временем рана наверняка заживет и поблекнет, но Анна точно никогда не забудет те несколько минут, когда она вышивала этот цветок на своей коже. Девочке на ум пришел спиралевидный узор из семи кругов на спине тети, что она видела когда-то, – неужели тетя сама вышила их у себя на спине тем же заклинанием? Она умела наказывать – как других, так и себя. Что же все-таки значили эти круги?

В комнату вошла тетя. При виде раны на груди Анны она поморщилась, затем подошла и поцеловала девочку в лоб.

– Я хочу, чтобы ты понимала: подобное поведение я терпеть не собираюсь. Отец был с нами слишком мягок, и посмотри, к чему это привело: одна из его дочерей мертва, а вторая… – Тетя взглянула на себя в зеркало и вновь поморщилась. – Я просто хочу, чтобы ты мне доверяла. – С этими словами она поставила на туалетный столик стакан с молоком. – А теперь позволь мне расчесать твои волосы.

Скорбь

В двенадцать лет