Игра

Алексей Кириллович был первый, и, кроме следователя, единственный, кому разрешили навестить Анну, когда она пошла на поправку. Он вошел в палату с пакетом яблок в руках, уже с порога сияя жизнерадостной улыбкой. Анна отвернулась к стене и закрыла глаза. Словно не замечая ее отвращения, Алексей Кириллович присел на краешек стула перед ее кроватью, как будто желал показать, что он ненадолго, и деланно-оживленно заговорил:

– Вот и чудесно, моя милая, что вы уже выздоравливаете, а то нагнали на всех нас страху! И кто бы мог подумать? Хотя, конечно, огласка, скандал и все такое прочее… Но все мы люди, не дикие звери, все понимаем, а в беде как не помочь человеку? Врач сказал, что через три дня вас выписывают. И вот я вам принес деньги и билетики на самолет, рейс в тот же вечер, улетайте и не поминайте нас лихом. Дома-то уже соскучились небось, а? Телеграммки, чтобы не волновались, мы им слали – мол, полный аншлаг, целую, ваша… Думаем, зачем людей зря тревожить? Ведь все обошлось, слава богу! Мы даже в театр ваш сообщать о случившемся пока не стали.

Он частил словами, но все произносимые им фразы были какими-то куцыми, словно им не хватало того главного, о чем он из страха не говорил. А Алексей Кириллович действительно был очень напуган. Ему, как директору театра и косвенному виновнику ночного инцидента, пришлось бы, если бы поднялся шум в прессе, за все нести ответственность – и перед законом, и перед собственной совестью. Впрочем, последнее пугало его не так, как угроза быть впутанным в уголовное дело. Накануне он даже попытался вновь встретиться с Михаилом Павловичем. Но, видимо, попасть в тот самый кабинет, где в прошлый раз к нему проявили такую любезность, без личного приглашения самого хозяина было невозможно. Алексей Кириллович остался один на один со своими страхами. Поэтому сейчас он, не скрывая этого, предлагал Анне сделку и боялся, что она откажется. Если она промолчит, не вынесет сор из избы, все вскоре забудется. Алексей Кириллович знал, что в их городе забывали и не такое. Со следователем он уже переговорил и остался доволен результатами их беседы.

– Когда будут похороны Станислава? – глухо, не открывая глаз, спросила Анна. Лицо ее было иссиня-бледным и на нем значительно прибавилось морщинок. Исхудавшие бескровные руки бессильно лежали поверх одеяла.

– А, некоторым образом, уже, – завертелся, словно он сидел не на стуле, а на раскаленной сковороде, Алексей Кириллович. – Знаете ли, нет родственников, и все такое… А кремация прошла без лишних хлопот и проволочек. И всем спокойнее.

Анна, до крови кусая губы, чтобы не закричать и не забиться в истерике, которую уже не прекратить, сказала:

– Уйдите. Или я убью вас.

Алексей Кириллович быстро вскочил и, продолжая что-то миролюбиво говорить, исчез из палаты. Пакет с яблоками он унес с собой, забыв, что приносил его Анне.

В палате, кроме Анны, не было никого, несмотря на то, что больница была переполнена, и пациенты лежали даже в коридорах. Она не знала этого, а если бы и узнала, то отнеслась бы равнодушно. Ей было все безразлично с той самой минуты, когда она очнулась в машине «скорой помощи», которая с оглушительным воем сирены везла ее из гостиницы в больницу, и случайно подслушала разговор врача и медсестры. Слишком большая доза. Слишком поздно подоспела помощь. Сердце Станислава, такое молодое и сильное, не выдержало, остановилось.

Было душно, как перед грозой. Темнело. Анна смотрела в окно. Осень. Скоро зима. Все в природе умрет, до весны. Но весной вновь оживет. А он нет. Уже никогда. Он ушел, с верой, что они встретятся там.

Анна знала, что она тоже уже мертва. Осталась только ее телесная оболочка, лишенная души. Ее удерживало в жизни только желание похоронить Станислава. Но ее лишили и этого. Пусть. Все равно скоро они соединятся. Он ждет ее. У нее тоже нет близких родственников, которые пожалели бы о ней. И всем так будет спокойнее.

Но эти несколько дней еще надо было как-то прожить. Все время смотреть в окно и думать о Станиславе – Анна чувствовала, что от этого она может запросто сойти с ума. И она попросила принести ей какую-нибудь книгу, не уточнив, что именно, поскольку ей было все равно. И медсестра Валя, добрая душа, рыхлая и сентиментальная девушка двадцати с небольшим лет, но уже со всеми задатками старой девы, принесла ей один из тех дешевых любовных романов в мягком переплете, которыми сама она зачитывалась во время ночных дежурств.

Роман претенциозно назывался «Похвала памяти». Анна, не желая обидеть Валю, взяла его и бегло пробежала глазами, понимая, что не будет читать подобную слащавую дребедень даже под страхом сумасшествия, и вдруг взгляд, помимо ее воли, задержался на одной из последних страниц книги. Она начала читать – и прочитала этот кусок из романа весь, поражаясь явному противоречию и в тоже время странному созвучию ее собственных мыслей с идеей, которую высказывал автор.