Игра. Достоевский

   — Нет нужды говорить, что беспощадная истина его созданий — одна из причин этого нерасположения большинства признать на словах великим поэтом того, кого оно же, это же большинство, признало великим поэтом на деле, читая и раскупая его творения, и даже самыми своими нападками на них давая им больше, нежели значение только литературное. Но, при всём том, первая, и главная, причина этого непризнания заключается в беспримерной в нашей литературе оригинальности и самобытности произведений Гоголя. Говорю: беспримерной, потому что с этой стороны ни один русский поэт не может идти ни в какое сравнение с Гоголем. Разумеется, всякий гениальный талант оригинален и самобытен, но есть разница между одной оригинальностью и другой, между одной и другой самобытностью. У Гоголя не было предшественников в русской литературе, не было и не могло быть образцов в иностранных литературах. О роде его поэзии, до её появления, не было и слабых намёков. Его поэзия явилась вдруг, неожиданная, не похожая ни на чью другую поэзию. Конечно, нельзя отрицать влияния на Гоголя со стороны, например, Пушкина, но это влияние было не прямое: оно отразилось на творчестве Гоголя, а не на особенности, не на физиономии, так сказать, творчества Гоголя. Это было влияние более времени, которое Пушкин подвинул вперёд, нежели самого Пушкина.

Он сел поудобней, даже заложил ногу за ногу, слыша теперь, что Белинский не просто развивал свою мысль, но то и дело, хотя и не прямо, обращался к нему, явным образом относя его к школе Гоголя, как бы исподволь указывая ему тот путь, по которому он должен идти, тоже и намекая, что его талант оригинален и самобытен, хотя и не так оригинален и самобытен, как талант Пушкина и особенно Гоголя, и он с радостным чувством соглашался на всё, готовый следовать по указанному пути, ощущая, как от этих слов у него точно прибавились силы, а Белинский остановился с перехваченной грудью, с искажённым болью лицом, усиленно хватая воздух оскаленным ртом, с непривычки пугая его, и он вопросительно посмотрел на Некрасова, но Некрасов по-прежнему сидел неподвижно и лишь глаза стали как будто теплей, точно согретые состраданием, и ему стало тотчас понятно, что для Белинского это было обычно, эта разгоряченность, это задыхание, этот страшно оскаленный рот, и он тоже ждал, беспокойно и нервно, боясь, что тот задохнётся совсем, но Белинский наконец раздышался, вытер выступившие слёзы скомканным красным платком и ещё медленно, слабым голосом заговорил всё о том же:

   — Вообще наша литература в лице Пушкина и Гоголя перешла через самый трудный и самый блестящий процесс своего внутреннего развития: благодаря им она если ещё не достигла своей возмужалости, то уж вышла из состояния детства и той юности, которая близка к детству. Это обстоятельство совершенно изменило судьбу явления новых талантов в нашей литературе. Теперь каждый новый талант тотчас же оценивается по достоинству. Правда, и нынче появление необыкновенного таланта не может не возбуждать довольно противоречащих толков, так что вы к ним должны быть готовы, в особенности именно в этот момент, когда вы появились на арене литературной борьбы.

Кашлянул несколько раз в платок и стремительно посмотрел на него: