Игра престолов по-английски. Эпоха Елизаветы I

Приезд в театр королевы был большим событием; зрители вставали и кланялись ей, а актеры выходили на сцену и спрашивали разрешение начать спектакль. Елизавета разрешала, и лучший из них произносил благодарственный монолог в ее честь; королева сидела в своей ложе и милостиво улыбалась. Зная, что все взоры притянуты к ней, Елизавета одевалась в театр так, чтобы ее наряд соответствовал текущей политической обстановке: после разрыва отношений с Испанией, королева выезжала в свет в ярких праздничных платьях, которые напрочь исключали мрачные мысли и предчувствия: такое платье было надето на ней и сейчас. Лицо Елизаветы было спокойным и даже несколько беспечным; она непринужденно беседовала с сэром Робертом. Он занял место возле королевы, что, конечно, не осталось незамеченным публикой.

– …Да, все мы играем, даже наедине с самими собой, – говорила Елизавета. – Высший Творец пишет для нас трагедии и комедии, и распределяет в них роли, но он не дает прочитать пьесу, в которой играем именно мы, поэтому нам приходится импровизировать и угадывать, что будет дальше. У одних это получается хорошо, их провожают аплодисментами; другие кое-как справляются со своей ролью, после окончания спектакля их быстро забывают; третьи играют так плохо, что им свистят вослед.

– В таком случае, вы – великая актриса, мадам. Вас встречают овациями, – сказал Роберт. – Политика вашего величества вызывает всеобщее одобрение.

– Верьте расставаниям, а не встречам, они искреннее, – возразила Елизавета. – О вас будут судить по тому, как с вами расстались, а не как встретили.

– Я это запомню, мадам – поклонился Роберт, но не мог скрыть некоторого раздражения.

– Хорошо, однако давайте смотреть представление, оно уже начинается…

Спектакль был на тему дня; вообще-то речь шла о немецком ученом докторе, который продал душу дьяволу за наслаждения, но скрытым мотивом постановки явилась борьба с ненасытным испанским королем и поддерживающей его папской церковью. Вначале Хор разъяснил зрителям, кто таков главный герой пьесы:

Родился он в немецком городкеВ семье совсем простой;Став юношей, поехал в Виттенберг,

Где с помощью родных учиться стал.Познал он вскоре тайны богословья,Всю глубину схоластики постиг,И был он званьем доктора почтен.Его гордыни крылья восковые,

Ученостью такою напитавшись,Переросли и самого его.Безмерно пресыщенный онПроклятому предался чернокнижью…Таков тот муж, который здесь пред вами

Сидит один в своей ученой келье.

При слове «келья» Хор дружно показал на альков на сцене, чей занавес немедленно поднялся и публика увидела немецкого ученого мужа, который с неимоверной гордыней восседал на стуле и посматривал свысока в зал, то и дело вздергивая голову. Затем немец начал творить магические заклинания, при вспышках молнии и грохоте грома, сопровождаемыми клубами едкого серного дыма. Все это было результатом искусной работы за сценой, но публика замерла от страха; «Господи Иисусе!» – послышался чей-то отчаянный возглас. Страх еще более увеличился, когда на подмостки выскочили, завывая и дико вопя, мерзкие демоны. В партере кому-то сделалось дурно и даже в галереях послышались нервные смешки.

В самый драматический момент из адской бездны явился Мефистофель; он был одет во все черное, густо вымазан сажей, а вокруг глаз ему нанесли фосфорическую краску, издающую мертвенный свет. Люди в ужасе отшатнулись от сцены и готовы были броситься из театра вон, если бы на подиум не выскочил шут, который, кривляясь, смеясь и отпуская забавные замечания насчет чертей, смягчил впечатление от этого кошмара.

Далее спектакль шел без осложнений. Доктор выдумывал все новые развлечения для себя и охотно поддавался искушениям Мефистофеля, не внимая скорбным увещеваниям светлого ангела и слушая ангела темного, – при этом светлый ангел был одет в цвета Елизаветы, а темный – в цвета испанского короля Филиппа. Попав в Рим, доктор невидимым образом присутствовал при папском дворе, где воочию узрел семь смертных грехов: Гордыню, Алчность, Гнев, Зависть, Чревоугодие, Леность и Сластолюбие. Шут, вновь выскочивший на сцену, и здесь не преминул отпустить свои замечания.

Одержимый гордыней, ученый, но неразумный немец уже мечтал, подобно испанцам, о мировом господстве: