Игра в дурака

— Многие считают, что Григорий Акимович с большой придурью был. Я-то, по правде говоря, тоже думаю, что у него много гусей в голове летало. Может, не сведи меня тогда с ним судьба, я бы от него за километр шарахался. Но все по-иному вышло, — рассказывал Прошкин. — Ведь кто я такой был? Пацан, у которого позади колония, а впереди — полная неясность…

Мы сидели с Антоном на кухне его маленькой однокомнатной квартиры — на столе стояли бутылка водки, кофейник и тарелка с бутербродами. Хозяин поминал Козлинского водкой, а я, будучи за рулем, — кофе. Впрочем, пил Прошкин мало и без особой охоты — скорее, для порядка.

— Вышел на свободу, — продолжал он, — решил на исторический факультет университета поступить. Не приняли. Как в анкету глянули, так мне приговор безо всякого суда и вынесли. Завалили в наглую. Попытался коммерцией заняться, но сразу не заладилось. На работу хотел устроиться, но никто не рвался брать — специальности нет, а судимость есть. И продолжалось это года полтора, пока меня Нина Федоровна с Григорием Акимовичем в оборот не взяли. Козлинский меня на работу пристроил, в одну коммерческую фирму. Поручился за меня головой. Через год помог в вуз поступить, на заочное отделение. Нина Федоровна занималась со мной до осатанения, Козлинский какие-то ходы нашел, и все-таки приняли меня — на истфак, но не в университет, а в педагогический. А потом…

Прошкин вдруг замолчал, задумался и неожиданно подвел итог:

— Жизнь свою пересказывать не буду, для твоего дела здесь никакого интереса нет, скажу только одно: я во многом не понимал Григория Акимовича, но я многим ему обязан. Никакой корысти ему заниматься мной не было и в помине, но я не единственный, кому он помогал. Поэтому, когда на выборы он собрался, я тоже помогать стал, хотя не верил в его затею ни на грамм. А он верил и даже планы совершенно серьезные строил, как городом управлять станет. Вот такой чудной человек. Хотя чего бы он уж точно никогда не стал делать, так это воровать. По части денег он очень честным был.

Прошкин снова замолчал, плеснул в рюмку водки, опрокинул содержимое в рот и поморщился.

— Козлинский воровать не научился, а я не научился водку пить. Вот только чтоб помянуть…

Он не рисовался, не пытался произвести впечатление — говорил тихо, спокойно, с печалью. Мне хотелось, наконец, вывести наш разговор в сторону санатория «Сосновый бор», но я отчего-то испытывал неловкость.

— Так вот о той девушке, — сам вырулил в нужном направлении Антон. — Я бы к ней никогда не поехал, если бы Григорий Акимович не погиб. Не верю я — понимаешь, не верю! — будто он сам разбился! В полиции сказали: машину на большой скорости занесло. А Григорий Акимович никогда на большой скорости не ездил, — повторил он то, что я сегодня уже слышал от Лямского. — Вот я и подумал, что кто-то в этой аварии сильно поучаствовал.

— Неужто Сокольников, о котором ты у Виктории пытался выспросить? Так он к тому времени уже несколько дней пребывал в неизвестных местах.

— Не надо иронизировать, — уловил мой тон Прошкин. — Я не о самом Сокольникове говорю. Я о тех, кто к его делу причастен. И ты тут тоже не последний человек. Ты ведь Григорию Акимовичу рассказал про статью, а его это просто из равновесия выбило. Потому что кто-то специально статью подкинул, чтобы нас заподозрили. В тот вечер, когда все произошло, Григорий Акимович мне домой позвонил и про вашу встречу рассказал. Зол он был страшно. Но как-то по-особому зол. Обычно он кричит, аж надрывается, а тут голос у него был холодный-прехолодный и удивительно зловещий. Я его спросил: «Вы кого-то конкретного подозреваете?», а он: «Очень даже конкретного. Ну ничего, я с этим быстро разберусь. Не обрадуются». И все.

— И больше ничего не сообщил? — уточнил я, прикинув, что по крайней мере два звонка, которые сделал Козлинский, прежде чем покинуть штаб, мы вычислили — Прошкину и Лузганову. Хотя звонил куда-то еще.

— И больше ничего. Отключился и даже не попрощался. Хотя обычно всегда прощался.

— Так все же зачем ты поехал к Дубининой? — напомнил я. — И вообще, как ты про нее прознал?

— Очень просто. Григорий Акимович сказал.

— Во время вашего последнего разговора?

— Да нет, раньше. Когда выяснил, кто листовки на него сочинил.

— Листовки? — насторожился я.

— Ну да. Не так давно в городе появились паршивые, хотя и смешные, листовки. На одной написано «Любовь зла, полюбишь и… Козлинского», а на другой — «Пустить Козлинского во власть — все равно, что козла в огород». И рисунки соответствующие, очень ядовитые. Не видел случайно?

Я не стал рассказывать о нашей первой встрече с Козлинским, которая как раз и была связана с появлением листовок, лишь коротко кивнул:

— Видел.

— Тогда понимаешь, почему Григорий Акимович рассвирепел. Очень хотел авторов найти, даже вроде к кому-то за помощью обращался. Не знаю, о чем договорился, а только довольно быстро вдруг нашел, кто их изготовил. Вот тогда-то он и сказал про Дубинину.

— А она-то тут при чем? — удивился я.