Игра в игру

Если бы я сказал: «В мой Кабинет не ступала нога женщины!» – это было бы неправдой. В кабинете, окруженный высшими культурными ценностями, я пал очень низко. Мне почему-то захотелось пригласить в гости Каролину. И именно в Кабинете она стала моей (в тот час, когда вечер плавно перетекал в ночь). Мужчина с женщиной, встретившись в уединенном месте, не подумают читать «Отче наш». Это истинная правда. Сначала она поглаживала «бабочку» на стене (с Бабочкой вы познакомитесь позднее, в свой черед), пока я снимал с нее юбочку, потом упиралась руками в стеллажи книг. Шкаф угрожающе покачивался и скрипел. Каро стонала. Я нервничал. Это не то место, вы меня понимаете?

Кабинет имеет свою историю, он возник не на пустом месте. Однако если рассказывать обо всем подробно, то мы рискуем не вылезти из моего Кабинета до конца романа (а это, согласитесь, скучно), а если вкратце, то меня могут неправильно понять (а это уже глупо). Вот она, кстати, проблема интеллектуалов всех времен и народов. Как быть?

А никак. Роман мой родился в этом Кабинете, он весь пропитан его строем и духом. В сущности, мой роман – о моем Кабинете. Что не уместится в строчках, ищите между строк. А не найдете, так пеняйте на меня.

Итак, все началось с того, что однажды я оказался в Лондоне. Это была поощрительная поездка: я удостоился ее как молодой и перспективный драматург. Мне и моим коллегам решили показать родину бесподобного Шекспира, чтобы, так сказать, подхлестнуть наше творческое честолюбие и подвигнуть на великие начинания. Творчески мыслящей молодежи создавали все условия для вдохновенного служения высоким идеям и идеалам.

На стене великолепно отреставрированного Шекспировского центра виднелась скромная надпись: «Посвящается людям». Ее оставил тот самый попечитель, благодаря деньгам и усилиям которого и был возрожден Центр. Меня впечатлила обыденность и рутинность мессианства. Один, титан Возрождения, одарил людей россыпью шедевров, второй всю свою жизнь посвятил увековечиванию памяти первого. И вот – «посвящается людям». Великое окружено было уважительным почтением, и одновременно вокруг великого иронично и легкомысленно развеивался сам дух неприкасаемости. Великое делали такие же люди, как и те, которым посвящалось великое. Между «великое» и «люди» подозрительно не было непроходимой пропасти. Что-то здесь меня насторожило. На трепетный вопрос безусого, но бездарного, по-моему, поэта, автора гладенькой поэмы о Ленине, вопроса, касающегося вселенского разума, которым «овеяны были бессмертные творения вашего легендарного земляка», местный экскурсовод поднял брови: «Шекспир? Боюсь, этот гениальный человек вовсе не был таким умным, как представляется многим. Он же был актер, драматург, поэт, наконец. Он ничего не понимал в философии». Далее гид-эрудит с восторгом процитировал огромный кусок из «Ромео и Джульетты» и прибавил: «Где же здесь ум? Это всего лишь гениальная поэзия». «Я с вами не согласен, – возбудился безусый ленинец. – Чего стоит только одна фраза: «Весь мир театр, а люди в нем актеры». Это ли не ум? Звучит исключительно современно!» «Это Петроний, – словно извиняясь за Шекспира произнес гид. – «Mundus universus exercet histrioniam. Весь мир занимается лицедейством».

Я влюбился в «Лондон щепетильный» сразу и бесповоротно. Но только годы спустя понял, чем он меня пленил. Это была столица мировой цивилизации, отстроенная в лучших традициях классической (античной) архитектуры. Строгость пропорций, строгость мысли, строгость чувств. Великим гением цивилизации был Шекспир. Гением поэтизации иллюзий. Хреновым гением, sub rosa, между нами говоря. Все его великие характеры, если разобраться, не только слава цивилизации, но и позор культуре.

Именно культурой в Лондоне и не пахло. Это был город-музей, роскошный памятник нищете духа. Здесь царил культ изящных искусств, которые (за редчайшим исключением) занимаются поэтизацией глупости. Когда я понял это, то в пику любимой столице объявил столицей мировой культуры мой Кабинет. Разумеется, на стене, на выгодном и почетном месте были помещены виды Лондона (служащие фоном для моей субтильной фигурки), города необъятного, как сама цивилизация. Но Лондон был меньше, чем моя квартира: в нем не было и быть не могло Кабинета. Лондон – это кухня, гостиная и спальня той квартиры, где разместилась цивилизация человечества. Лондон весь посвящен людям. Но каким людям?

Вот в чем вопрос. Ответ можно было найти в моем Кабинете, на стене (где, кстати, в углу справа, совсем незаметно, карандашиком, как бы детскими каракулями было выведено понятным только мне отголоском: «Посвящается людям»): людям, которые жили телом и душой, тем самым людям, которые населяли берег Темзы или заполоняли берег Птичи. Тем людям, которым подавай хлеба и зрелищ, и за которых так часто заступалась моя жена. Лицедеям.