Игра в «Потрошителя»

Сотню раз Келлер ловил себя на том, что хватается за телефон, чтобы позвонить Индиане: она, конечно, прибежит на выручку не потому, что простила, и не из любви, а просто из врожденной потребности помогать всем, кто нуждается в помощи, — но делал усилие и не поддавался порыву. Он ни в чем уже не был уверен, даже в том, что любил ее. Он принял физическое страдание как чистку и как искупление, он был сам себе противен: трус, избегающий всякого риска; пошляк, не способный на искреннее чувство; жалкий эгоист. Он глубоко заглянул в себя наедине с собой — его психоаналитик отправился в паломничество по древним японским монастырям — и пришел к выводу, что зря потратил пятьдесят пять лет на всякий вздор, не связав себя тесными узами ни с чем и ни с кем. Он прокутил свою молодость, не достигнув зрелости чувств, и все еще, как младенец, пялился на свой пупок, в то время как тело неуклонно разрушалось. Сколько еще ему оставалось жить? Лучшие годы миновали, оставшиеся, будь их хоть три десятка, принесут с собой только неизбежное одряхление.

Смесь антидепрессантов, снотворных, анальгетиков, антибиотиков и куриного бульона оказала наконец свое действие: Келлер пошел на поправку. У него все еще при ходьбе дрожали ноги, а во рту ощущался привкус тухлых яиц, когда родные пригласили его на встречу, чтобы принять решение, как ему сообщили. Новость не предвещала ничего хорошего, ведь с ним никогда ни о чем не советовались. Встреча совпала с Днем святого Валентина, праздником влюбленных: четыре года Келлер посвящал этот день Индиане, а теперь не с кем было его разделить. Алан предположил, что родные призывают его из-за недавних долгов, слухи о которых каким-то образом достигли их ушей. Хотя Келлер и действовал скрытно, брат прознал, что он отправил картины Ботеро в галерею Мальборо в Нью-Йорке для продажи. Ему нужны были деньги, он вызвал эксперта, чтобы оценить коллекцию яшмы, и обнаружил, что она стоит гораздо меньше, чем было за нее заплачено; о предметах из инкских захоронений нечего было и думать: крайне рискованно даже пытаться их продать.

Семейный совет состоялся в офисе брата Марка, на последнем этаже здания, расположенного в самом центре финансового квартала, с великолепным видом на залив; святая святых, с массивной мебелью, пушистыми коврами, гравюрами, изображающими греческие колонны, символ мраморной крепости этой адвокатской конторы, члены которой брали за свои услуги тысячу долларов в час. Перед Аланом предстал отец, Филип Келлер, дрожащий, высохший, с целой картой старческих пятен на коже, наряженный капитаном яхты; мать, Флора, с выражением постоянного удивления, какое появляется на лице из-за беспрерывных подтяжек, в брюках из лакированной кожи, в платочке от Эрме, скрывающем складки на шее, и с бесконечным количеством неумолчно звенящих золотых браслетов; сестра Люсиль, элегантная, тощая, с голодным лицом, похожая на афганскую борзую, в сопровождении мужа, напыщенного болвана, который открывал рот только затем, чтобы выразить согласие; и наконец, брат Марк, на чьих плечах гиппопотама лежал тяжкий груз фамильного дела Келлеров.

Алан прекрасно понимал, за что старший брат его ненавидит: он был высоким, красивым, с непокорной шевелюрой, в которой чуть пробивалась проседь; обладал обаянием и культурой, в то время как несчастному Марку достались ужасные гены какого-то далекого предка. За все это Марк его ненавидел, но еще больше — за то, что сам он всю жизнь вкалывал, надрывая хребет, чтобы увеличить семейное достояние, Алан же только и делал, что высасывал из оного все соки, о чем Марк не уставал твердить при всяком удобном случае.

В зале, где семья собралась вокруг роскошного стола красного дерева, отполированного до зеркального блеска, витал запах освежителя воздуха с ароматом сосны, смешанный с духами «Прада», какими неизменно пользовалась госпожа Келлер; желудок Алана, еще не окрепший, едва не взбунтовался. Чтобы не возникло никаких сомнений по поводу его положения в семье, Марк сел во главе стола в кресло с высокой спинкой, положив перед собой несколько папок; остальным указал на менее пафосные стулья по обе стороны стола, на котором были расставлены бутылки минеральной воды. Алан подумал, что годы, богатство и власть только усилили сходство брата с обезьяной и никакой портной, даже самый выдающийся, не смог бы этого скрыть. Марк естественным образом наследовал многим поколениям людей, дальновидных в отношении финансов и близоруких в области чувств, людей жестоких, бессовестных, чьи злобные лица изрезаны морщинами и каждое движение исполнено надменности.