Игра в жизнь

А после ужина, славных речей и взаимных благодарностей ведут меня осмотреть красоты отеля, которые я еще не видел. Бани, тренажеры, купальни, концертный зал, и кончается все в средоточии великолепия – CASINO! Заметил, в последние годы, куда бы ни заводили встречи искусства со спонсорами, какими бы утонченными наблюдениями ни обменивались таланты и поклонники, кончается все в Casino. Вершина блаженства! Знак времени! Точка стремления и точка отсчета. «Не желаете ли сыграть, товарищ Бендер?» Остап, конечно, и тут не потерялся бы. Но на мне ведь и другие мои персонажи. Им-то как же? С ними-то мне куда деваться?

Вот было: 83-й год, Медвежьегорск, суровые и красивые места. Снимается фильм «Любовь и голуби». Играем мы с Теняковой дядю Митю и тетю Шуру – двух простых людей, что называется, от земли. Лето. Дочке нашей десять лет, и оставить Дашу не с кем. Значит, она с нами на съемках. Гримируют нас по часу каждого. Часов в 8 утра. Снимаем весь день. Обедать приехали в гостиницу, не снимая костюмов и грима. Идем в ресторан – он совсем пустой днем. Навстречу швейцар: «Стоп! Куда?» Я голосом дяди Мити говорю: «Да покушать думал. Вроде место для кушанья подходящее». Швейцар говорит: «А ну, вали отсюда быстро! Еще ребенка ведет с собой. Ресторан не для ребенков место». Я спрашиваю: «А где ж ему, ребенку, поесть, если он, ребенок, приезжий?» Швейцар упирается руками мне в грудь и начинает выпихивать на улицу. Тенякова женщина горячая и высказывается по этому поводу резко и недвусмысленно. Но забывает при этом, что костюм-то у нее и грим простой, морщинистой, «трудящей» бабы Шуры.

Швейцар заявляет: «Иду за милицией». Я (уже своим голосом) объясняю, что мы живем в гостинице, что мы актеры, что мы в гриме, но стражу дверей вожжа под хвост попала, он идет за милицией. Тем временем садимся мы за столик и заказываем знакомой официантке «гриб. суп» три раза, «рыба жар. с пюре карт.» три раза (другого ничего нет). Входят швейцар и милиционер. Сразу идет текст: «Пройдемте!», сразу начинается хватание за руки и крик с обеих сторон. Потом входит администрация, идет прояснение. Потом через пару дней я еду в милицию и по просьбе начальника провожу с личным составом разъяснительную беседу и читаю им рассказы Шукшина. Все улаживается по этой части. Но ведь что интересно: я тогда по улицам, случалось, ходил в гриме дяди Мити – никто на меня внимания не обращал: ну, чего особенного, нормальный запущенный старик. Я был как другие люди этого города

. Именно поэтому меня и не пускали в ресторан. И верить даже не хотели, что я артист. Мне кричали: «Видали мы таких артистов!» – и толкали руками.

И вот я думаю: приди я к дверям своей гостиницы в потертом синем костюмчике моего итальянского героя, с этими жалкими нафабренными усиками, с этой кожаной кепочкой – на порог бы не пустили. Артист должен быть… ну? Каким должен быть артист? Чтоб издалека было видно, что идет артист? Тогда, может, действительно надо стремиться, чтобы одиннадцать человек охраны шли плотным кольцом, тогда уж точно никто не ошибется.

Вспоминаю, когда я вдруг, рывком, понял, что жизнь переменилась, что время новое. По телевидению выступал молодой артист, работавший со мной и называвший себя даже моим учеником. Артист этот стал весьма модным телеведущим, и вот у него брали интервью.

«Какая у вас мечта?» – спрашивает интервьюер.

Артист отвечает: «Хочу нормальной жизни. Чтоб была квартира в городе, нормальная дорогая машина, вилла по своему проекту около моря, чтобы обслуга была, которая все держит в порядке, чтоб двое детей приходили поцеловать папу на ночь и чтоб я не волновался за них, чтоб повсюду была охрана, и охрана надежная!»

«Здравствуй, племя младое, незнакомое…»