Игрок

К хренам любовь, я сейчас одинок, как болтающийся в проводах бумажный змей, но это несравнимо круче, истеричной опеки. Впервые в жизни радуюсь тому, что родителей не было и не предвидится. Говорили, что мать была шлюхой и сдохла от передоза в каком-то притоне, а отца и искать бесполезно. Батькович, и ладно. Я не наврал про паспорт, по нему я Арсений Каримов. Просто Арсений Каримов. Без придуманного отчества ни о чем. П*здец перспективка: приписать имечко сперматозоиду, который тебя породил, потому что оно быть должно, потому что именно оно отличает тебя от любого другого Арсения Каримова. Фак вам, я особенный тем, что его у меня нет.

Звуки рвутся в распахнутые двери, различаю в многообразии только что-то про сердце, аорту… малозначимая информация, если учесть, что шрам я уже видел. Салфетки закончились, а крики не прекратились — напротив, грохот прибавился. Растопыренные на столешнице ладони Адриана приковывают внимание. Пальцы у него как у инопланетянки — тоже длинные и тонкие, с ногтями, отполированными до блеска — сдуреть можно. Как это сейчас называется? Метросексуал? Или еще какое из стапятисот названий разных форм женоподобности и ориентации?

— Куришь? — вдруг спрашивает.

— Да.

— Пошли.

Мы стоим на веранде. Холод дикий, улицу заметает, будто и не март на носу вовсе. Не думал, что наследничек намбер ту курит, и угадал. После первой же затяжки начинает кашлять.

Помню свою первую затяжку, не понравилось ни хрена. Тоже кашлял, отплевывался, но ублюдки на два года старше следили, чтобы докурил до конца. И выбора не было. Если бы сигарету вышвырнул, мне бы ожог на руке за разбазаривание оставили. Сам был свидетелем такого бесчинства. Эх и вопил парень, будто режут наживую. Что смешно, потом он курить начал как паровоз. Не хер фыркать, приют это вдалбливает железно. Береги каждую крошку. Все, что попало в руки, держи крепко. Может, и видать это без очков и Алекс прав, да в досье точно заглянуть не забыл.

Адриан долго смотрит на сигарету, не решаясь сделать вторую затяжку, жду, испытываю его почти. Знает, что наблюдаю. Подносит к губам, снова затягивается. Два спазма. Не такой уж и безнадежный. Не Ян, конечно, но нормальный парень. Все они нормальные. Почти даже обычные. Даром что инопланетяне.

— Раньше тут часто так было. Семь лет и триста тридцать шесть дней назад, — говорит, даже головы не повернув. — Она не ездит сюда. Я бы на ее месте тоже ненавидел отчий дом. В двенадцать ночи своего восемнадцатилетия собрала чемодан, взяла такси и к Виолетке ночевать уехала. Отец уже на следующий день ключи от новенькой квартиры отдал и права проплаченные. Сегодня впервые с тех пор порог переступила. Так слинять хотелось; чувствовал, что закончится фигово. Ян вот свалил, Ян всегда сваливает, как речь об этом заходит. Он всегда за Жен горой. Будто им с матерью мстит.

Мне ни к чему эти подробности; лучше бы не знал, но не могу, как ушами прирос, только вид делаю, что похрен.

— За что мстит?

— Их вина, а то бы давно успокоились, — говорит отрывисто. Больше ничего не скажет — чувствую такие вещи. Жаль, что вся болтливость перешла к другому братцу.

Некоторое время просто молча курим. Он затягивается неглубоко, неумело, неэффективно. Не пробирает его.

— Тебя реально Адрианом зовут? — спрашиваю.

— А тебя реально Сантино?

— Арсений. — Протягиваю руку.

— Андрей. — Пожимает. Крепко, без снисходительности, как было при встрече в дверях, а затем делает свою первую глубокую затяжку. — Думал, они помогают, — кривится.

— Помогают.

— Видимо, не сегодня. — И еще раз удивляет меня, посылая почти докуренную сигарету щелчком пальцев в темноту ночи, а затем, передернув плечами от холода, заходит на кухню снова.

Как бы ни было этому чистоплюишке, я свою сигарету докуриваю до конца, смакую. И с чувством выполненного долга отправляю бычок в полет на инопланетную землю. Какой же кайф. Чудной я, наверное. Вернувшись на кухню, обнаруживаю, что Адриан читает медкарту. Гребаную медкарту, которая, как ядерная бомба, выжгла нах*р всё вокруг.

Крики уже тише, но звуков не меньше: на передовой нынче рыдания. Хочется материться сквозь зубы, вслух. Хоть к людям не приближайся — столько у всех тараканов. Встречаюсь взглядом с Адрианом. У них с инопланетянкой одни глаза. Если бы его, а не Яна, встретил, наверное, понял бы сразу, что он братец-кролик. По лицу вижу, что неловко ему после всего молчать, рассказать хочет. Но ничего не говорит — подвигает в мою сторону по столу карту и уходит.

Мне это не нужно, не нужно. Она мне никто, девушка со шрамом. На доске Григория до хрена таких сегодня видел, все они немножко царапают. Но вот на ней перемкнуло, и не отвяжешься.

Как охренительно было собирать сегодня капли с ее ресниц в душе, ловить сквозь воду бассейна тонкую белую полоску на голой груди, думать о том, чем кастрировал бы Григория, если бы она облажалась в покере, и на доске извращенца появилась бы знакомая отметина.