Игрок

Но Эндрю уже заговорил о другом. Незаметно мы перешли на тему фронта, и он принялся рассказывать, как воевал в Африке. Примерно через час я спохватился, спустился на несколько ступенек и посмотрел на едва видимый в темноте силуэт здания, в котором находился клуб. Там временами мелькал золотой огонек — три вспышки, длинная пауза, еще три... Значит, все в порядке. Министерские ушли, путь свободен.

Вернувшись к Эндрю, я сказал ему об этом, и он стал осторожно спускаться, держась за ржавые поручни. Когда мы оказались внизу, я не выдержал и спросил:

— А как была фамилия вашего знакомого? Ну, у которого всех мужчин в роду звали на "Р"...

— Что? — он рассеянно посмотрел на меня. — А, этот... Не помню, честно говоря.

Если он не лукавил и не пытался поймать меня в ловушку, то понятно было, отчего он ответил так неохотно, — человека всегда можно вычислить по списку его знакомых.

— Случайно, не Лестрейндж? — я пошел ва-банк.

Эндрю заметно напрягся.

— Не знаю... Не могу точно вспомнить.

— Я его сын.

— Не понимаю, о чем вы, — холодно ответил Эндрю.

Я сунул руку за пазуху, где носил на цепочке фамильное кольцо, и, вынув его, продемонстрировал "Тамерлану" герб в виде двух идущих львов. Он долго смотрел на него, потом перевел взгляд на меня и вдруг рассмеялся.

— Да-а, тесен мир. Давайте тогда знакомиться по-настоящему, что ли... Борджин. Андреас Борджин. Слыхали о таких?

Естественно, я слышал. Фирма "Борджин и Беркс" была одним из партнеров моего отца. В наши дни она скатилась до уровня сомнительной лавчонки в Ночном переулке, но тогда, в сороковые, "Борджин и Беркс" были солидным антикварным магазином в самом что ни на есть приличном районе, почти рядом с Гринготтс.

— Отец говорил мне, что Лестрейнджи разорились, — задумчиво сказал Эндрю. — Теперь понятно, что вы... что ты делаешь в игорном клубе. Слушай, пойдем выпьем, а?

В клуб мы в ту ночь не вернулись. Нашли какой-то сомнительный и не слишком чистый, зато работавший круглосуточно кабак неподалеку и там проболтали до утра, глотая дрянной огневиски и отгородившись заглушающими заклятиями от остальных посетителей. Пару раз к нам подсаживались девицы не первой свежести, интересовавшиеся, не скучно ли нам и не хотим ли мы развлечься, но Борджин, не глядя, отшивал их.

Видно, он давно ни с кем не общался, кроме как по службе, и ему хотелось выговориться. Вдобавок и алкоголь брал свое.

— Ты не представляешь себе, что такое — работать в семейной фирме, — говорил Эндрю, глядя на тонкий дымок от папиросы. — Я взрослый человек, прошел войну, а мной помыкают, как мальчиком на побегушках... Я, собственно, и не собирался этим заниматься. После Хогвартса уехал в Париж, на курсы антикваров. Там студенческая жизнь, посиделки, вино, девочки, ночные прогулки по Латинскому кварталу... Красота! Думал, сначала закончу курсы, попутешествую, а там и решу, чему себя посвятить. Но тут началась война. С учебой, естественно, пришлось завязывать. Я завербовался добровольцем, поучаствовал в боях с немецким десантом, а в прошлом году нас перебросили в Африку — там-то меня и ранило... После госпиталя демобилизовался, вернулся в Лондон, и тут уж волей-неволей пришлось идти на работу в магазин. Денег-то не было ни кната, а дожидаться милостей от папаши я мог бы еще сто лет. Он и так платит мне меньше, чем любому клерку, — мол, какие расчеты могут быть между родственниками? Вот, говорит, я умру — тебе и так все достанется. Так это еще когда будет... Нет, дай ему Мерлин здоровья, конечно, — ты не подумай, что я желаю смерти родному отцу. Просто иногда сил не хватает терпеть...

— А прибыль-то хоть нормальная? — спросил я, морщась от сивушного запаха огневиски.

— Какая там прибыль, — отмахнулся Борджин. — Твоя семья ведь тоже была в нашем бизнесе, так что сам все понимаешь. С одной стороны, время такое, что людям нужны деньги, и они готовы за бесценок продавать украшения, картины и все такое прочее. Но, с другой стороны, — покупателей-то тоже низл наплакал! У кого в кубышке запасена пара тысяч галлеонов, те придерживают их на черный день. Сегодня каждый думает сначала о хлебе насущном, а уж потом об антикварной мебели. Вот потому мы и сидим на бобах. Куча денег вложена в товар, а отдачи нет. Отец, конечно, твердит, что это до поры до времени, а там, мол, война закончится, к нам валом повалят богатые американцы и сметут все подряд. Но где он, этот конец войны? И где эти американцы? Пока что, если зайдет раз в неделю жена какого-нибудь нувориша, разбогатевшего на военных поставках, и купит фарфоровую статуэтку, — уже счастье. Так ведь она тебе за эту статуэтку будет три часа нервы трепать, требовать все сертификаты, и клейма, и чуть ли не родословную мастера... Сама еще вчера ела из глиняной миски, в фарфоре не смыслит ни уха ни рыла, а туда же!

— Трудно вам приходится...