"От этой власти не спрячешься. Этот путь ошибочный", - это были последние слова, произнесённые Чарнотой на этой встрече. Товарищи разошлись по койкам, чтобы на следующий день продолжить "делать жизнь" в подмосковной толстовской коммуне "Жизнь и Труд".
-------------------------
Коммунары не отказались от идеи переселения. В 1928 году в Сибирь было отправлено два разведчика для подыскания места. В конце года они вернулись и сообщили, что место такое есть. После посевной 1929 года организовали и отправили на новое место бригаду из семи мужиков-плотников для строительства домов готовящимся к переселению коммунарам. Переселение было назначено на весну 1930.
Маурин так и не решился ознакомить всех коммунаров с мнением Чарноты и Агафонова о том, что в Советской России дело толстовцев неизбежно погибнет вместе с его адептами. Так и разошлись их дороги. 336Агафонов устроился на работу в ту больницу, куда коммунары поставляли молоко, а Чарнота уехал в Ленинград на переговоры с Петькой.
Ленинград 1930 года жил в эйфории лозунгов - будто под властью рабочих и крестьян идёт невиданный расцвет жизни народной. Плакаты указывали новый ориентир: "...догнать и перегнать передовые капиталистические страны".
Петька встретил Чарноту на вокзале, и они на двух трамваях (с пересадкой) добрались до петкиного дома. Пётр жил с родителями в небольшой трёхкомнатной квартире. После революции их хотели уплотнить, но отец пошёл в партком завода и объяснил, что у него сын - умный человек растёт и обязательно будет инженером, а инженеру кабинет нужен и вообще жизненное пространство для того, чтобы мыслить... Вобщем отбился: откуда-то позвонили управдому и тот отстал. Петькин дом стоял не далеко от проходной завода, на котором отец и сын работали - строили корабли.
Обучаясь заочно без отрыва от производства во ВТУЗе от Политехнического института, Пётр имел право на учебный отпуск, в котором и находился в тот момент, когда к нему в гости приехал Чарнота.
Петька пошарил по карманам и, сокрушённо качнув головой, констатировал:
"Опять ключи забыл".
Покрутив барашку на двери, за которой раздался мелодичный звон, он подождал. Дверь им открыла благообразная старушка лет семидесяти.
337 Пропустив вперёд Чарноту и сам войдя за ним в прихожую и закрыв дверь, Пётр сказал:
"Вот мама, познакомься. Благодаря этому человеку у вас живой сын. Этот человек спас мне жизнь".
Старушка заплакала навзрыд и бросилась обнимать Чарноту. Тот от неожиданности бормотал какие-то бессвязные слова, гладя при этом старушку по спине: "...не надо, он тоже... Герой он...". Потом собрался с мыслями и сказал:
"Ну что вы так. И сын ваш в долгу не остался у меня. Если бы не Пётр, я бы с вами сейчас здесь не обнимался, а лежал бы в сырой земле под Киевом".
Наконец старушка справилась со своими чувствами и быстро заговорила:
"Петруша, проводи дорогого гостя в столовую, а я - на кухню. Сейчас вас кормить буду".
"Располагайся как дома", - сказал Пётр, когда они вошли в большую, уютно обставленную комнату с круглым обеденным столом посередине и абажуром, нависающим над ним. Главной достопримечательностью комнаты был огромный, во всю стену и до потолка сервант; из красного дерева с фигурками амурчиков и купидончиков, с грушами и гроздями винограда, с массой ящичков и витражными разноцветными стёклами на бесчисленном количестве дверок. В углу под окном на маленьком журнальном столике стоял бронзовый подсвечник сразу для пяти свечей, а 338на массивном основании подсвечника лежал миниатюрный бронзовый медведь так искусно отлитый, что были видны на его шкуре не только пряди шерсти, но и отдельные шерстинки. От прикосновения человеческих рук концы прядей и шерстинок отполировались и потому шкура медведя местами казалась золотой. Чарнота тоже не удержался и погладил мишку. Усевшись в кресло у столика, Григорий Лукьянович предполагал взять газету, лежащую на нём. Но Пётр взял стул, уселся напротив и тем самым показал, что читать газету будет некогда.
"Позволь, господин генерал, на правах хозяина дома допросить тебя", - сказал он с помощью мимики лица и интонаций голоса, вложив в это выражение иронический смысл. Чарнота усмехнулся и сказал:
"Позволяю".
"Как тебя теперь называть, Григорий Лукьянович?"
"А называй меня Тёмкиным Евстратием Никифоровичем. Я землемер из Псковской губернии", - последовал ответ.
"И почему же так?" - продолжал допрос Пётр.
"А потому, что...", - и Чарнота рассказал всё, ничего не утаивая: и про выигранные деньги, и про Париж, и про Сорбонну и про свои планы, которые он приехал осуществлять в Россию.
Пётр, потрясённый рассказом и нагруженный информацией, надолго замолчал; так надолго, что Чарнота успел до обеда полистать газету. Только после сытного обеда (винегрет и несколько рюмок водки с солёными огурцами, селёдочкой с кусочками холодного картофеля и кольцами репчатого лука в ароматном подсолнечном масле, в качестве закуски, щи 339кислые, варёная курица с лапшой и ароматный чай с печеньем на десерт) разговор был продолжен.