Игры и люди

Дать объяснение подобному увлечению нелегко. Однако такие объяснения существуют – пожалуй, скорее хитроумные, чем убедительные. Пожалуй, самое тонкое (и самое показательное) из них дает г. Джулиус Сигал в статье под названием «The Lure on Pinball»[120]

(Harper's. Октябрь 1957. T. 215. № 1289. С. 44–47). Эта статья представляет собой одновременно личное признание и анализ. Воспроизвожу здесь свой тогдашний комментарий к ней. Сделав непременные указания на сексуальную символику игровых автоматов, автор выделяет даваемое ими чувство победы над современной техникой. Игроку кажется, что, запуская шарик, он рассчитывает его путь, и этот псевдорасчет мало что дает ему в реальности, но кажется ему чем-то великолепным. «Ему кажется, что он в одиночку, вооруженный одним лишь своим умением, играет против всех сил американской индустрии». Таким образом, игра оказывается чем-то вроде соревнования между ловкостью индивида и грандиозной безликой машинерией. За одну (реальную) монетку игрок надеется получить выигрыш в миллионы (фиктивные), так как счет всегда объявляется во многозначных цифрах.

Наконец, у него должна быть возможность плутовать, встряхивая аппарат. Tilt[121]

обозначает лишь предел, которого нельзя переступать. Это сладостная угроза, дополнительный риск, своего рода вторичная игра, накладываемая на первичную.

Г-н Джулиус Сигал делает любопытное признание, что в момент депрессии он иногда делает крюк в полчаса – к своей любимой машине. И играет, веря в «целебную возможность выигрыша». Выходя, он вновь уверен в своем таланте и своих шансах на успех. Отчаяние исчезло, агрессивность утихла.

Поведение игрока перед игровым автоматом кажется ему столь же симптоматичным для склада личности, как тест Роршаха. Если ему верить, каждый игрок старается доказать себе, что он может победить машины на их собственном поле. В своем воображении он господствует над механикой и накапливает огромные богатства, высвечиваемые на табло. Он достигает этого успеха в одиночку и может повторять его сколько угодно раз. «Ценой мелкой монетки он экстериоризирует свое раздражение и добивается послушания со стороны мира».

В свое время я изложил статью г. Сигала, не обсуждая ее. Однако я думал и об этом. В самом деле, мне кажется, что большинство пользователей игровых автоматов мало походят на г. Сигала и, в частности, вовсе не испытывают такого же мстительного возбуждения, когда приводят в движение пружину аппарата. В его признаниях, пожалуй, больше воображения, чем наблюдения – как будто рассказчик приукрашивает привычку, которой сам, вероятно, стыдится, и усердно приискивает ей всякие психологические глубины, способные сделать ее привлекательной и как бы респектабельной или же гигиенически полезной. Игровой автомат с трудом может являть собой образ побежденного и повинующегося мира механики; он отнюдь не слушается и успокаивает, а раздражает своей непреклонностью. Обычно игрок не столько торжествует, сколько нервничает. Он уходит от машины ни с чем, в ярости от того, что безрезультатно истратил деньги, озлобленный на ни в чем не повинный аппарат, ребячески обвиняя его в том, что он разлажен и неправильно работает, одним словом, что он довел его до проигрыша. В действительности он чувствует себя обманутым. Уходя от машины, он чувствует не примирение с собой, а горечь и злость на себя. Написанные на световом табло миллионы исчезли, и он знает, что стал еще немного беднее, чем был. Подозреваю, что в случае г. Сигала терапевтическим моментом, который он так подчеркивает, явилась не сама игра, а рассуждения по ее поводу.

Для человека, убежденного в культурной продуктивности игр и даже видящего в них один из главных факторов цивилизации, существование и популярность игровых автоматов неизбежно указывают на пробел в его системе. Отныне ему придется принимать их в расчет. Он уже определил, что игры не в равной мере плодотворны, что одни из них больше других способствуют счастливому развитию искусств, науки и морали, поскольку в большей степени обязывают к соблюдению правил, к добросовестности, самообладанию, бескорыстию или же требуют больше расчетливости, воображения, терпения, ловкости или силы. Но вот теперь перед ним какие-то пустые, ничтожные игры, не требующие от игрока ничего и представляющие собой просто бесплодное проведение досуга. Такие игры буквально убивают время, не делая его плодотворным, тогда как настоящие игры подобны посеву, который принесет урожай еще нескоро, почти случайно, во всяком случае без заранее установленной цели и как бы прилагаясь к удовольствию. Напротив, эти псевдоигры, в которых ничего не разыгрывается, лишь заменяют скуку замаскированной под развлечение рутиной.