Игры на свежем воздухе

Профессор принёс планшет, открыл на экране карту – Пал Палыч с Петром Алексеевичем показали, где Жарской лес и на какие лесные дороги можно съехать.

Потом Александр Семёнович рассказывал про Академию, про Муху, про студентов и преподавателей. Вспомнил однокурсника – тому не давалась живая натура, и он писал городские пейзажи. Сначала виды старого города утоляли его голод как художника, а потом он и вправду кормился ими – наибольший успех у любителей живописи имели именно работы с соблазнительной петербургской стариной: Мойка в снегу, Невский под дождём, Исаакий в мокрых солнечных бликах…

– Люблю искусство! – дал волю воображению Пал Палыч. – Когда красиво – очень люблю!

И, перехватив у Александра Семёновича инициативу, тут же перескочил на подножку другой истории:

– А вот до чего смешной был случай – дружок-охотник рассказал. Мороз – градусов двадцать, двадцать пять – и он пошёл на охоту. С ружьём, но без собаки – собаки у него гожей не было. Ходил, ходил… А холодно, но на нём тулуп овчинный – хороший, новый. – Пал Палыч приложил ладони к груди, словно ощупывал на себе тулуп. – Нашёл след зайца – надо тропи́ть. Ходит, ходит, тропит… Видит – одна скидка[14]

, вторая скидка, третья. Ружьё поднял, глядит – а тут заяц соскочил. Он – хлоп его. Заяц побёг, но кровинку дал. Он пошёл по следу искать – может, хорошо задел, так завалится. Ходил, ходил, видит – выворотень, и он, заяц, в дыру под корни забрался. Ах ты, милок, ну я тебя сейчас… – Пал Палыч уже изображал в лицах. – А топора-то нет, так он ножом меж корнями расчистил и – рукой туда. А заяц вижжит, пишшит, ему его никак… Он и палкой туда, и рукой – загнал в бок и за уши-то взял. А заяц вярешшит, как рябёнок маленький. Что делать? Ну, он решил ня забивать, живым принести: покажу, мол, батьке, что руками живого зайца поймал. Вярёвку достал – петлю на задние ноги, петлю на пяредние – и через плечо за спину повесил. А до дому километров пять. И пошёл – на плече ружьё, за плечом заяц. Идёт – сам в тулупе, а ему всё холоднее и холоднее. Заяц за спиной шавелится, шуршит. Ну, шуршит и пусть шуршит, что с него… Но только ему всё холоднее и холоднее – уже и спина замерзает. Как быть? Надо отдохнуть. Выбрал сосну с суком, чтобы зайца повесить. Остановился, повесил. Тот живой – бьётся, крутится. А что-то всё холодно… Он тулуп снимает, а там такая дырка! – Руки Пал Палыча как будто охватили футбольный мяч. – Заяц проел – отрывал кусками и бросал! А он идёт – ему всё холодней и холодней! – Пал Палыч залился смехом. – Новый тулуп – и такую дырку! Что делать? Надо живым донесть, а то батька ня поверит, что тот проел. Отдохнул, опять зайца через плечо… Приходит домой и батьке жалуется: пап, так и так, поймал зайца живого, а он тулуп мне весь разъел. «Снимай, – говорит, – зайца, я погляжу». Он зайца снял. Батька как поглядел на спину – и в покатуху: «Сынок, как он тябе голову ня отъел! Пришёл бы без головы! Как ты шёл пять километров – ня чувствовал?» Понимаете? Он думал – батька ругать будет, а вышло – рассмешил. Вот какие случаи.

Опорожнив рюмку, Александр Семёнович заметил:

– Ты, Паша, всё на память жалуешься. А чего жалуешься? Что с памятью не так? Всё у тебя в порядке.

– Памяти нет, – возразил Пал Палыч. – Басню Крылова в школе выучить ня мог. Смысл понимаю, а рассказать – мне ня рассказать, слова ня запоминаются. А матом заверни, так всё запомню – буква в букву. По примерам, задачам, правилам каким – физика там, чарчение – нет для меня сложности. Понимаете, Ляксандр Сямёныч? Памяти нет, а мозги работают. С годами только маленько стала появляться. Что такое с головой? Как бес водит за нос.

– Мимо такого носа не пройти! – Александр Семёнович задорно рассмеялся.

– Да, – Пётр Алексеевич разделывал на тарелке ломоть тушёного кабачка, – на вас глядя, никогда не скажешь, что с памятью нелады.

– Так я ня спорю, – сиял от лестного внимания Пал Палыч. – Память – она такая, интересная. По школе ня запомнить ничего, а если что по жизни – так никогда ня скажу, чтобы памяти не было. Да, быстро выскочит с головы, но потом обратно встанет…

Вскоре каким-то образом Пал Палыч свёл разговор к Жданку. Пётр Алексеевич готовился к трагедии, но дело не тянуло и на драму.

– Он с Белоруссии, и рода у него такая: половина была в полицаях, а половина – в партизанах. И сам потому – немножко гниловатый. Свастику любил фашистскую, кепки, как у нямецких солдат, сам шил и носил. – Пал Палыч пригладил белёсые волосы, убеждаясь в отсутствии немецкой кепки на собственной голове. – Он человек такой… Дал мне машину. У меня не было – я попросил. Так он потом год попрекал меня той машиной, что он дал, а я у него буксировочный трос свистнул. А я его брать ня брал, этот трос! Какой ты друг, если ты за буксировочный трос обвинил? А я-то знаю, что ня брал!