Икс. Место последнее

Люстры были выключены, и в полумраке было сложно различить предметы вокруг. Томми посмотрел в ту часть комнаты, где видел гидрокостюмы и резиновые лодки, и обнаружил, что теперь их там нет. Янне стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на него. Кивнув, он сказал:

– Это ты отлично вычислил, чертов ты журналюга. Как ты догадался?

– Получил фотографию, – ответил Томми. – Твою.

Тень улыбки исчезла с лица у Янне.

– Вот оно что. Черт, просто невероятно.

– Что именно?

Казалось, Янне собирался что-то ответить, но лишь пьяно подмигнул и спросил:

– Но почему же я тогда здесь стою? Почему я до сих пор не в СИЗО или бункере?

– Потому что я это фото никому не показал.

Янне провел рукой по лицу и мотнул головой, словно желая сбросить опьянение.

– Не. Не понимаю я. Если только ты до ужаса не втрескался в бедного Янне.

– На этот счет можешь успокоиться. Не втрескался.

– Я так и думал. Проходи уже.

Жестом Янне предложил Томми сесть в кресло, принес почти пустую бутылку виски «Сиграмс» со стола и уселся в другое кресло. Затем приподнял бутылку и спросил:

– Будешь?

– Нет, я за рулем.

– А кто не за рулем? Сорт не годится? Любишь пойло, название которого звучит как приступ кашля?

– Нет, – сказал Томми. – Наоборот.

Янне сделал глоток прямо из горла, посмотрел на этикетку и сказал:

– Ну, снова в шоколаде, как я понимаю? Дотошный журналист из… откуда ты там родом?

– Из Энгбю.

– Энгбю. – Янне состроил гримасу, словно ему в рот засунули целый лимон. – Энгбю. Так вот с кем я разговариваю. Ну и раздул же ты историю. Теперь наверняка дадут эту, как ее, большую журналистскую лопату.

– Ты серьезно?

– Что?

– Я раздул историю?

– Ну… по большей части.

– Я многого не понимаю.

– М-м-м, – промычал Янне и почти допил содержимое бутылки. – И я.

– Например?

Янне опустил бутылку и посмотрел на Томми. Что-то в его взгляде и осанке изменилось. Хагге, лежавший у ног Томми, поднялся и тихо зарычал. С быстротой, удивительной в его состоянии, Янне ударил бутылкой о стол, расколотив угол стола и разбив дно бутылки. Затем встал на ноги с разбитой бутылкой в руке, шагнул к Томми и заорал:

– Приходишь сюда и разнюхиваешь! Приходишь и докапываешься, мать твою!

Янне замахал бутылкой у Томми перед лицом. Тот откинул голову назад, и острое стекло прошло в нескольких сантиметрах от носа. Янне снова заорал, но теперь нечленораздельно. Хагге вцепился ему в икроножную мышцу, и Янне задергал ногой, чтобы сбросить пса, но тот не отпускал, болтаясь из стороны в сторону. Когда Янне поднял свое режущее оружие, чтобы ударить Хагге, Томми вскочил на ноги и сильно толкнул его в грудь, так что он отшатнулся назад и упал в кресло, уронив бутылку.

Янне успокоился так же внезапно, как и разозлился. Голова неуверенно покачивалась, пока он смотрел на Хагге, который так и не отпустил его ногу. Потом глубоко вздохнул:

– Можешь попросить ревизора меня отпустить?

– Хагге, отпусти.

Хагге подчинился и отошел от Янне, не сводя с него глаз. Янне осмотрел ногу: джинсы были порваны и запачканы кровью. Он поковырял рану и спросил:

– У ревизора бешенство?

– Насколько я знаю, нет.

– Тогда ладно, – сказал Янне и указал на шкаф за спиной у Томми. – Можешь достать еще одну бутылку?

Томми воздержался от комментариев, у кого в этой комнате может быть подозрение на бешенство, и открыл металлическую дверь. Как и у Аниты, у Янне был барный шкаф, но, как и мебель, он был хуже. На полках бутылок тридцать «Сиграмса». Томми взял одну, перешагнул осколки на полу и протянул бутылку Янне, тот открыл ее и сделал глоток.

– А-а-а, вот так. Я немного вспылил, извиняй.

Если бы у Томми не хватило хладнокровия вовремя увернуться, лицо было бы изуродовано навсегда, но Янне об этом уже забыл. Он немного вспылил, больше тут, по его мнению, нечего было обсуждать.

В некоторых преступниках была одна черта, которая одновременно пугала и притягивала Томми: колоссальная способность сублимировать и вытеснять память о собственных действиях. Секундой после того, как все было кончено, «уже много воды утекло, что сделано, то сделано, нечего в этом больше копаться». Его отпугивал абсолютный моральный релятивизм – и притягивала беспечность.

С другой стороны, такие люди совершенно иначе относились к тому, что делалось по отношению к ним. В этом случае память работала идеально. Необдуманное слово или грубый толчок могли годами оставаться тикающей бомбой и внезапно взорваться в лицо тому, кто не выказал достаточного уважения. Если бы Хагге без причины укусил Янне, и над ним, вероятно, повис бы смертный приговор.

Янне разорвал штанину и изучил следы от зубов, которые все еще кровоточили. Он покачал бутылкой и сказал:

– Разве только в вестернах… эх.

Наклонил бутылку, полил рану виски и завопил:

– А-а-а, черт возьми! А-а-а-ай! Сука!

Выпрямившись, Янне выглядел бодрее, чем все это время, с тех пор, как открыл дверь: его словно привели в чувство. Это состояние длилось не дольше пары секунд, затем он словно вспомнил, как обстоят дела в реальности. Опустился в кресло, вздохнул и снова отхлебнул виски.