Ильф и Петров

Что еще чрезвычайно важно в облике Бендера? В своей ненаписанной, к сожалению, но, судя по оставшимся фрагментам, гениальной и исключительно откровенной книге «Мой друг Ильф» Петров, на три года переживший Ильфа, все время повторяет свою любимую и страшную мысль. Он говорит: «Вместо морали – ирония. Она помогла преодолеть эту послереволюционную пустоту, когда неизвестно было, что хорошо и что плохо». И это верно – любая этика была отменена. В мире «Двенадцати стульев» и отчасти в мире «Теленка» господствует даже не релятивизм, господствует великолепный, молодой, здоровый цинизм.

Все эти книги о смерти. Смерть постоянно ходит рядом. Даже повествование начинается со смерти, с выставки гробов, с похоронного бюро. Мы видим, что весь город и, более того, все герои, не только Старгород, не только Черноморск, но и Бендер во второй части, – все они ведут посмертное существование. Ведь это очень важно, что Бендер воскресает во втором томе, что у Бендера всегда наливается розоватой краской шрам на горле. Все они живут в посмертии. А в посмертии ни одна вещь не имеет своего истинного веса. Объектом тотального осмеяния, тотальной иронии становится всё.

В этом смысле особенно жестоко выглядит пародическая функция этих романов, потому что жесточайшим образом пародируется не только современная литература, но и русская классика.

Известно, что Ильф и Петров некоторое время писали под псевдонимом Толстоевский. И поэтому никого не должна удивлять подпись отца Федора, Чудакова замечательно это разоблачила: «Твой вечно муж Федя». Отец Федор всегда просит денег. Это очень точно травестированная, тогда как раз широко опубликованная вместе с расшифрованными записками Анны Григорьевны Сниткиной переписка Достоевского с женой. Он всякий раз в очередном письме клянется, что больше он уж точно не будет никогда играть, в следующем, что «больше совсем никогда», а в следующем, что теперь он разработал абсолютную систему, которая наверняка позволит ему выиграть, поэтому «заложи, пожалуйста, юбку». Всегда это сопровождается подписью «Твой вечно муж Федя». С этой пародией все понятно.

Старая теща, которая перед смертью рассказывает Ипполиту тайну сокровища, отсылает нас к «Пиковой даме». Это очень легко узнается: умирающая старуха, открывающая секрет богатства, – это, конечно, прямой привет Пушкину.

Никита Пряхин, который лезет спасать четверть хлебной и гуся, (гусь, кстати, тоже красной нитью проходит через текст как единственная универсальная советская ценность: с гусем бежит Паниковский, гуся спасает Пряхин) – этот подвиг Никиты Пряхина травестирует какой эпизод? Конечно, «Дубровский».

Можно было бы горстями вынимать из «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» эти отсылки, постоянно. Я уж не говорю о чрезвычайно жестоких пародиях на современность. Вспомним, как представляют нам Изнуренкова. Нам говорят, что Изнуренков действительно совершал свой подвиг, конькобежец Мельников рвал рекорды, писатель Горький писал большой роман – а мы знаем, какой роман в это время пишет Горький, он пишет «Жизнь Клима Самгина». И надо сказать, что жесточайший шарж на Горького появляется у нас в первой главе, точнее, в предисловии от авторов во втором томе дилогии. Я всегда с наслаждением цитирую этот эпизод: