Имидж напрокат

– Степанов замечательный мастер, – сказал Костин. – Его мастерская находится неподалеку от родильного дома. Едва я спросил его про Офелию, как мужика понесло по кочкам – покраснел весь, ногами затопал, глаза выкатил. Я даже испугался, что его удар хватит. Гнев не помешал Степанову рассказать, почему он злится. Валерий Борисович решил отреставрировать роддом и перенести туда музей, поскольку там намного просторнее, чем в административном здании. Поэтому с мастером подписали договор на изготовление массы кукол. И теперь декоратор готов убить окружающих.

– Странный человек, – удивилась я, – обычно художники рады получить большой заказ, за который достойно платят. Или Валерий Борисович пожадничал?

– Нет, оплатой мастер доволен, Степанова бесят посетители музея, – пояснил Костин. – Но еще больше он ненавидит Анжелику, которая разрешает экскурсантам трогать созданные художником экспонаты. «Они как будто мои дети, – объяснял мне мужик, – а всякое хамло норовит облапать их, да еще забрать на память часть одежды. То кольцо у куклы с пальца стянут, то шляпку упрут. Захожу в залы во флигеле, и сердце кровью обливается. Сидят мои родимые – обворованные, у половины что-то сперли. Я пожаловался Валерию Борисовичу, попросил его уволить Анжелику, но Милов на дыбы встал, заявил, что девчонка лучший экскурсовод всех времен и народов, мои куклы не антиквариат, а новодел, их не только можно, но и нужно трогать, больным надо доставлять удовольствие, главное в музее посетители, а не коллекции».

Володя засмеялся:

– Степанов так кипятился! Орал: «Небось Милов с Ликой спит, раз так ее расхваливает, из девицы историк, как из меня премьер парижской оперы».

– Мастер ошибся, теплое отношение хозяина к девушке объясняется другим мотивом – Анжелика была подругой его племянника, – усмехнулась я. – Мать Бориса, сестра Милова, считала ее почти невесткой. Но, думаю, скоро положение Лики ухудшится, ведь она бросила сына Надежды, а тот начал пить. Скорей всего, горе-экскурсовода вот-вот уволят. Теперь я понимаю: записку к платку Офелии приколол Степанов, зная, что этот аксессуар очень просто украсть.

– Молодец! – похвалил меня Костин. – Злого умысла Степанов не имел, ни на чью жизнь не покушался, просто решил доставить несколько неприятных минут воришке, который снимет с куклы шаль. Поэтому и прицепил записку: «Кто наденет мой платок, умрет в течение часа, проклятие мое на нем будет вечно». Кстати, до того как очутиться в роддоме, Офелия находилась в мастерской, в комнате, которую художник трогательно именует детской. Там он держит свои произведения, которые предназначены для нового музея, их в старой экспозиции не выставляют.

– Но здание еще не начали ремонтировать, – удивилась я, – процесс восстановления дома займет года два, а то и больше.

– Так куклу мастерят не один день, – заметил Вовка, – Степанов с бригадой работает медленно. Офелия первое готовое изделие. Автор очень ее полюбил. И вдруг Валерий Борисович велел ему повесить Офелию на перила. Юрий начал спорить, объяснять, что эта кукла особенная, ее никак нельзя сейчас выставлять на всеобщее обозрение. Милов удивился и заметил, что марионетка готова, а когда на нее смотреть будут, роли не играет. Дальше – больше: хозяин упомянул имя той, кого Юрий на дух не выносит. Владелец усадьбы сказал: «Анжелика придумала новую экскурсию с посещением роддома, кукла необходима для создания атмосферы». Степанов решил стоять до конца и заявил: «Надеюсь, когда ремонт здания, куда переедет музей, закончится, Анжелику уволят за пещерную необразованность. Из нее экскурсовод, как из табуретки ракета, девчонка жуткую чушь несет. Да и внешне она на утку похожа. Вот выгонят Лику, и я Офелию со спокойной душой в любую экспозицию отдам. А сейчас ее из-за того, что гид – дура, зацапают-захватают и точно сопрут платок с шеи, кольцо с пальца». Валерий Борисович разозлился и рявкнул: «Через десять минут чертова кукла должна быть в музее! В противном случае вы, Юрий Аркадьевич, будете уволены». Степанов в бешенстве вернулся в мастерскую. Кипя от злости, набросал записку и прикрепил ее к платку своей любимицы. А потом подумал, что нет смысла вечером нести бедняжку в роддом, экскурсии ведь проводят только в первой половине дня, жаль Офелию, зачем ей лишнюю ночь проводить в пустом неуютном доме…

Я хихикнула.

– Не понять тебе душу художника, – засмеялся Володя. – Степанов ушел домой, решив отправить куклу на растерзание экскурсантам завтра утром. Но придя в десять часов на службу, марионетки не обнаружил. Она исчезла.

– Ясно… – задумчиво протянула я. – У мастера нет предположений, кто мог переместить Офелию в бывший роддом?

Костин пожал плечами.