Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

Однако статус офицерства таковым был не всегда, а динамично менялся в зависимости от государственных потребностей, официальной идеологии, духовных запросов русского общества. Глубокое воздействие этических и идеологических нормативов военная служба испытала при Павле I. Традиция идеологического нормирования и романтизации всех сторон военного быта сохранилась и при его преемниках.

Военная служба связана с патриотизмом, чувством, восходящим, несомненно, к рыцарской ментальности, культу верности сюзерену. В Новое время в рамках национальных государств происходит отождествление в сознании служилого сословия Верховного Сюзерена, государства и Отечества. Русское дворянство к концу XVIII века прошло тот же духовный путь, однако его патриотическим чувствам недоставало внешнего оформления и облагораживающей идеологии.

Павел I попытался радикально изменить ситуацию, использовав идеологию и эстетику рыцарства. Прививка их производилась в неожиданных формах, таких как, например, принятие русских дворян в кавалеры Мальтийского ордена после того как император провозгласил себя его гроссмейстером.

Обращение Павла к рыцарскому идеологическому и этикетному арсеналу не было случайным. С одной стороны, это было вызвано потребностью найти дополнительные формы духовного обновления самодержавия, обожествления и утверждения незыблемости царской власти. Старые же, традиционные «скрепы» порядка — религия и церковь сильно пострадали в процессе начатой еще Петром I секуляризации. С другой стороны — апелляция к орденской организации иоаннитов (история с покровительством о. Мальта вызывалась дипломатическими интересами России — мы этот вопрос не рассматриваем) была глубоко созвучна личным идеалам и наклонностям Павла. Посланник Мальтийского ордена в Петербурге граф Литта в декабре 1796 г. замечал о Павле, что «личные качества его суть набожность, вера и великая любовь к правосудию, оказываемому им всем и весьма ускоренным образом… Характер его обнаруживает большой задаток возвышенных чувств и благородства и восхищения всем тем, что проистекает из начала древнего и благородного рыцарства. Мальтийский орден, служащий образцом и примером самим своим учреждением и образом действий — для него предмет уважения и любви».[204] «Известную справедливость и рыцарство» подчеркивает в Павле шведский посланник Армфельд.

[205] А. И. Герцен иронически назвал Павла I «коронованным Дон-Кихотом»,[206]

но заметим без всякой иронии, что «донкихотство» это было искренним и подчеркнуто контрастировало с «распущенностью» правления Екатерины II. Органичной стороной «донкихотства» было предпочтение военной службы перед другими занятиями в качестве единственно достойного назначения человека и дворянина. Этот укорененный в душе Павла «марсианизм» совершенно несправедливо было бы сводить к «фрунтомании». Черта эта была унаследована и его сыновьями.

Увеличение роли армии при Павле и его преемниках было продиктовано изменившимися функциями военной силы государства и ее усложнившимися задачами. Изменение общественного значения армии влияло на перемены в военной атрибутике — по линии все большей европеизации и усовершенствования вооружения, управления армией, военного костюма. Расходы только на перемену формы при Павле превысили 30 млн. руб. При Александре форма усовершенствовалась еще дважды. Этикетное и культурное значение формы и ее, если так можно выразиться, «поэтика» при этом возрастала. Мундир превращался в сложную опознавательную систему, выражал личное начало службы, по нему можно было судить не только о названии полка, но о звании, должности, обеспеченности, вкусах и даже характере его носившего. Система орденов и отличий, приложенная к мундиру, говорила о том, как этот дворянин относится к службе государю, и как государь в свою очередь относится к нему. Отношения между рыцарем и «сюзереном» в их российском варианте конца XVIII века были вполне «овеществлены».

И все-таки решающим мотивом для обращения Павла к орденской организации и символике было желание противопоставить ненавистной ему Французской революции «твердые начала» монархии, облагороженные романтизмом в духе Средневековья, и создать реальную силу из союзных европейских дворов и рассеянной по Европе европейской аристократии для «крестового похода» против новых «неверных». Атрибутика же древнейшего из европейских орденов, основанного в XI веке для защиты «христовой веры», как нельзя более соответствовала желанию императора.