Императрицы

— Что говорить о нем! Чай, и сам знаешь… За границей очень много об этом писали. Крестьянство ответило — Пугачевым… Пугачев освободил крестьян, и они показали, на что способен народ без образования, но с волей. Пугачев подарил народу — иначе он не мог поступить, как должна была бы поступить и государыня, если бы сейчас вздумала бы освобождать крестьян, — подарил земли, воды, леса и луга безданно и беспошлинно. Он призывал уничтожить все ненавистные заводы и истреблять дворян. «Руби столбы — заборы повалятся», — писал он. Столбы рушились на совесть. Тысячи дворян, помещиков были повешены. Пугачев приказывал: «Кои дворяне в своих поместьях и вотчинах находятся, оных ловить, казнить и вешать, а по истреблении оных злодеев-дворян всякий может восчувствовать тишину и спокойную жизнь, кои до века продолжаться будут…» Вот что такое народная воля без просвещения! И государыня как еще это поняла! На пугачевский бунт она ответила — «Комиссией о народных училищах», главными народными училищами, специальными школами и прочая, и прочая. Ты посмотри-ка теперь, сколько стало образованных и просвещенных людей в России, и теперь уже нет надобности, как тебя, посылать учиться за границу — свое имеем, и очень даже не плохое… Вот с чего начала она — волю крестьянам!..

— Да… Может быть… Если только это правда…

— Как — правда?.. Ужели ты думаешь, я лгу?..

— Нет, учитель, я того не думаю… Но везде, где государыня, — много шума, треска, разговора, а много ли дела?.. Прости — даже есть ложь, ей для заграницы и для большого народа нужная. Возьмем ее манифесты. В своих манифестах о вступлении на престол государыня пишет, что она отняла престол от мужа «по единодушному желанию подданных». Да где же это единодушное желание подданных? В чем оно выразилось? Она постоянно играет словом «народ»… «Намерения, с которым мы воцарилися, не снискание высокого имени освободительницы российской, не приобретение сокровищ… не властолюбие, не иная какая корысть, но истинная любовь к отечеству и всего народа, как мы видели, желание нас побудило принять сие бремя правительства…» и все в таком же роде… Что же это такое?.. Обман? Желание укрыться за народ?

— Странные вы люди, российские недоучки, профессорами думающие быть… Если государыня пишет от себя, от своего имени…О!.. Как вы недовольны!.. Какие громы и молнии мечете!.. Самодержавие!.. Ежели напишет она от имени народа… Как можно?.. А кто ее уполномочил на это?.. А где же этот народ?.. Видал ты в России народ?.. Знаешь ты народное мнение?.. Народное мнение — это Пугачев!.. Она материнским своим сердцем, своим знанием России и своею любовью к России угадала, что и как нужно написать.

— Учитель, я думаю иначе… Она писала это для иностранцев…

— Для иностранцев?.. Бога ты побойся, Август… На что ей сдались эти иностранцы?..

— А, нет!.. Она любила-таки писать Вольтеру и Дидероту, лицом себя им показывала… Она и писатель, и драматург. Зачем же это-то?..

— Боже мой!.. Боже мой!.. Благодаря ей быть писателем, быть актером в России стало не зазорно… Сама государыня пишет!..

— Да она, говорят, неграмотна.

— Говорят!.. Говорят!.. Говорят, что кур доят и что коровы яйца несут. Ее статьи во «Всякой всячине», ее пьесы полны ума и тонкого блеска. Неграмотна? Да так ли мы все-то грамотны?.. Еще недавно она так мило сказала своему секретарю Грибовскому, подавая для исполнения собственноручно написанную записку:

«Ты не смейся над моей русской орфографией. Я тебе скажу, почему я не успела ее хорошенько узнать. По приезде моем в Россию, я с большим прилежанием начала учиться русскому языку. Тетка Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: „Полно ее учить, она и без того умна“. Таким образом могла я учиться русскому языку только из книг, без учителя, и это самое причиною, что я плохо знаю правописание…»

— Да, все это так… все может быть, но у меня есть и еще один вопрос, и очень деликатный. Вопрос, который особенно страстно обсуждается, и в нем у нас там разномыслия нет.

— Постой, Август. Ежели вопрос тот серьезный, о нем — потом. В столовой звенят посудой. И как аппетитно оттуда пахнет… Позавтракаем, погуляем и тогда и на твой деликатный вопрос ответим со всей искренностью и правдою.

Камынин обнял за талию Ланбахера и повел его в столовую, декламируя нараспев:

Там славный окорок вестфальской,

Там звенья рыбы астраханской,Там плов и пироги стоят…

В столовой придворный лакей поднимал крышку с овального супника, и мягкий аромат налимьей с ершами ухи тонко щекотал обоняние хозяина и гостя.

III