Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Аргументы в пользу соблюдения «последней воли» автора тоже вызывали сомнения: в конце концов, помимо авторских желаний, следовало принимать во внимание превратности издательского дела и, в первую очередь, существование цензуры, которая могла воспрепятствовать публикации некоторых произведений или привести к их изданию в сокращенном или искаженном виде. Восстановление «аутентичного» текста даже тех произведений, которые были изданы при жизни автора, требовало обширных исследований и не всегда оказывалось возможным[1069]: на окончательный вид изданных текстов влияли вмешательство редакторов[1070]

, ошибки и опечатки. Поэтому «последняя авторская воля», которую так рьяно защищал Сенковский (сам славившийся безжалостным редактированием и искажением чужих текстов), была абстрактным понятием.

С другой стороны, зарождавшееся литературоведение[1071], в основе которого лежала библиография, делало упор на историческое развитие поэтических произведений: эта дисциплина не могла обойтись без поиска авторских рукописей и отслеживания этапов творческого процесса. Принцип хронологической (в противоположность жанровой) систематизации литературных произведений также не допускал пробелов[1072]

. Таким образом, коммерческие интересы издателей до некоторой степени совпадали с научным любопытством исследователей и библиографов. В 1855–1857 годах П. В. Анненков подготовил первое «критическое» собрание сочинений Пушкина, в которое было включено много неизвестных ранее текстов и черновиков. Тем не менее Анненков, имевший уникальную возможность работать с архивом Пушкина, счел неуместным издавать частную переписку поэта и многие из его неопубликованных сочинений. Издание Анненкова расценивалось как прорыв: при публикации произведений Пушкина ему удалось сочетать «научный» подход с тактом и эстетическим вкусом. Впрочем, последующие издатели Пушкина посвящали почти все свои усилия поиску черновиков и неизвестных фрагментов его сочинений[1073]. Однако рвению, с которым изучались подробности поэтической работы Пушкина и велась расшифровка его рукописей, не сопутствовал глубокий анализ творческого процесса, и в итоге эти исследования порой принимали абсурдные формы[1074]

. Например, Г. Н. Геннади – библиограф и историк литературы – в своем издании сочинений Пушкина вставлял строки и слова, вычеркнутые Пушкиным из рукописей, в тексты его хорошо известных произведений, отделяя их от главного корпуса стихотворений и поэм кавычками[1075]; П. А. Ефремов, еще один редактор произведений Пушкина, восстанавливал целые строфы, выброшенные Пушкиным из «Евгения Онегина»[1076]

. Более того, к большому огорчению поклонников Пушкина, в издании Ефремова четко соблюдался хронологический принцип, вследствие чего общеизвестные шедевры шли вперемешку с эпиграммами и непристойными шутками. Публика не оценила усердия этого библиографа: некоторые жаловались, что стихотворения со всеми сделанными вставками стало невозможно читать; другие протестовали против посягательства на память покойного поэта. Анненков в пылу спора заявил, что произведения, не предназначенные для публикации, нередко скабрезные и неприличные, не следует смешивать с произведениями «настоящего великого» поэта. Он даже утверждал, что произведения первого рода «не принадлежат» Пушкину, хотя они и были написаны его рукой – как будто существовало два разных Пушкина: тот, «который признан единогласно воспитателем русского общества, мощным агентом его развития и объяснителем духовных сил, присущих народу», и «второй, побочный» Пушкин, не соответствующий своему имени. Публике следует знать только настоящего Пушкина, а все прочие проявления «раздраженного, буйного и скандалезного творчества» – тщательно отсеять[1077].

Библиографы и литературоведы не могли сойтись во мнениях относительно того, как быть с материалами, найденными в писательских архивах. Тем не менее в глазах ученой публики выявление «аутентичных текстов» стихотворений и полнота собраний сочинений приобрели самодовлеющую ценность. Побудительным мотивом к лихорадочным поискам «канонического» Пушкина или «аутентичного» Лермонтова служили те же принципы авторского права, которые закрепляли за каким-либо издателем монополию на пятьдесят лет, а после истечения срока копирайта провоцировали одновременное появление множества конкурирующих друг с другом изданий[1078].