Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Имеет ли публика право на чтение всего, когда-либо написанного всяким, кто осмелится назвать себя писателем? Способствует ли разглашение неизвестных страниц из жизни и творчества великих авторов увековечению их памяти и просвещению общества? Дискуссии о законности «литературной археологии» достигли особого накала в 1889–1891 годах, когда И. А. Гончаров (1812–1891)[1089], автор таких популярных романов, как «Обыкновенная история» (1847), «Обломов» (1859) и «Обрыв» (1869), выступил с открытым письмом «Нарушение воли» (1889). В этом письме-завещании Гончаров яростно нападал на «друзей» и родственников великих авторов, после их смерти немедленно публикующих личные письма своих знаменитых корреспондентов. Имея в виду публикацию Тургеневым переписки Пушкина с женой, Гончаров утверждал, что даже глубокое уважение к памяти писателя не дает права на публикацию его писем; бесценные строки блестящего поэта, которые «сверкают искрами юмора, милыми капризами пера», тем не менее не имеют права на существование, если этим нарушается воля их творца. Жертвой людского любопытства стал и сам Тургенев: многое из того, что было «высказано им самим частным образом, так сказать, на ухо, приятелям, всплывет наружу перед всеми, не в далеком будущем, а вслед за его гробом»[1090]

. Как писал Гончаров, публикация каких-либо личных материалов непозволительна. Опасаясь публикации своей собственной переписки, Гончаров требовал от своих корреспондентов получать разрешение на издание его писем[1091], и собственноручно сжег часть корреспонденции[1092]

. Более того, после его смерти многие из его корреспондентов получили обратно свои письма в запечатанных конвертах, на которых слабеющей рукой Гончарова были написаны их имена (письма были разосланы душеприказчиком Гончарова). Эта «замогильная почта», как назвал ее Николай Лесков[1093], признак трогательной заботы Гончарова о том, чтобы никто не вторгался в частную жизнь его корреспондентов, подтверждала, что его манифест был выражением не личного каприза, а принципиальной позиции.

По мнению Гончарова, не только личные письма, но и все черновики и рабочие материалы должны быть скрыты от глаз публики с тем, чтобы оградить репутацию автора. Гончаров активно протестовал против появления «литературной археологии», состоявшей в «выкапывании» черновиков, фраз и слов, которые автор выметал из своей мастерской. Демонстрация рабочих методов автора ничему не научит других, в то время как публикация следов этого процесса уничтожит цельность писательского образа. Писатель «хотел бы явиться в торжественных одеждах художественной зрелости, а тут рядом показывают его детские пеленки, курточку, каракули, которые он чертил ребенком». Но ради удовлетворения любопытства толпы люди рвут образ писателя в клочья и уродуют его «монументальное изваяние»[1094]

.

Завещание Гончарова вызвало кое у кого сочувствие[1095], но не получило единодушной поддержки[1096]

. Многие усматривали в этой чрезмерной защите личной жизни автора нарушение «права потомства» на то, чтобы увидеть подлинную физиономию любимцев публики[1097]. Журнал «Книжки недели» ядовито замечал, что писателям приходится платить за «завидный удел» пребывать в центре внимания: «…дайте же волю… созерцать вас такими, какими вы были на самом деле – и на поприще деятельности общественной, и жизни домашней, и в будничной вашей обстановке»[1098]. Желания автора понятны, но они идут вразрез с законом и не принимают в расчет существование дополнительного участника литературных отношений, наряду с писателем и его наследниками – «потомков», писала газета «Неделя». «Гончаров был не частным лицом, но общественным деятелем. Если при жизни он принадлежал обществу лишь частично, то после смерти он всецело стал общественной собственностью, и не в его власти решать, что нам делать». Поддерживая возражения Гончарова против публикации его юношеских сочинений (как случилось с Лермонтовым), «Неделя» утверждала, что публика имеет право на знакомство с жизнью автора посредством его писем и личных бумаг, тем более что письма, отправленные адресатам, становятся их собственностью[1099].