Империя вампиров

Я сидел возле кровати мадам де Бланше, а Львиный Коготь держал под рукой. Кресло из красной кожи и роскошного бархата было такое большое, что я тонул в нем. Я взглянул на даму, обложенную горой подушек: бледная, как бумага, она дышала мелко и часто. Олдермен в это время работал у себя в кабинете дальше по коридору.

– Так, пустяки, отче, – вздохнул я.

– Вид у вас изможденный.

Я покачал головой: воспаленные глаза – это просто след причастия.

– Этой ночью я спать не лягу.

– Я о вашем священном ордене только слышал, – заметил Лафитт. – Мой папа рассказывал, как мальчишкой встретил одного из ваших: тот угодник убил ведьму, наславшую мор на деревню. Выследил и пригвоздил ее душу к телу холодным железом, а потом сжег тело. Я, правду сказать, считал это чепухой и нелепицей.

– Ведьм я не встречал, отче, но зло видел. Не сомневайтесь, оно ходит среди нас. – Я сглотнул. – Впереди темные ночи.

– Те, с кем вы столкнулись в катакомбах… они изменились?

Я кивнул.

– Я и прежде дрался с нежитью. Просто… не с такой. Женщина как будто… боялась. Мужчина велел ей бежать. Они словно помнили, кем были прежде.

– Я знал обоих, – сообщил Лафитт, промокнув вспотевшие губы платочком. – Мои прихожане. Эдуар Фарроу и Вивьен ля Кур. – Его рука задержалась над серебряным колесом на шее. – Весной собирались пожениться.

– А девочка? Ее звали Лизетта.

Лафит пожал плечами.

– В городе такого размера немало бродяг, инициат де Леон. Многие приходят и уходят, и еще больше тех, о ком потом никто и не вспомнит. Трагедия.

– Божья воля, – заявил я. – Все аки на небе, так и на земле – деяние длани Его.

– Véris, – улыбнулся священник. – Но если собираетесь бдеть до восхода, вам надо чего-нибудь выпить. Чай такого хорошего сорта – большая редкость в эти ночи. Грех переводить.

Я принял протянутую Лафиттом чашку и посмотрел в огонь. Вспомнилось, как мама, еще до мертводня, заваривала чай в большом черном чайнике. Мы с сестрами сидели за столом, и Амели сердито смотрела, как мы с Селин шумно играем в бабки. Сестренки мне не хватало, и я чувствовал вину за то, что не отвечал на ее письма. Думал, не стоит ли написать матери, спросить правду об отце. Часть меня не хотела больше ее знать, другая отчаянно в ней нуждалась.

– Santé, инициат. – Лафитт приподнял чашку.

– Santé, mon Père [18]

, – ответил я.

Я отпил и поморщился. Было горько и горячо. Лафитт убрал чашку в сторону и посмотрел на меня. Правду сказать, он был очень красив: северянин, темноволосый и темноглазый. Скорее всего, сынок богатея, раз уже получил назначение от понтифика в такой богатый город.

– Давно ли вы служите в Ордо Аржен, инициат де Леон?

Мадам де Бланше застонала, не просыпаясь, и я взглянул на нее.

– Семь месяцев.

– Много ли братьев в вашем священном ордене?

– Несколько десятков, – ответил я, вставая с кресла. – Хотя порой точно не скажешь. Охота зачастую держит нас вдали от дома. Мы редко когда собираемся в Сан-Мишоне все вместе.

– Отчего же вас так мало? Если, как вы говорите, надвигаются темные ночи, почему не рекрутировать больше?

Я дотронулся до лба мадам де Бланше, проверяя, нет ли жара, и она заныла от прикосновения семиконечной звезды.

– Бледнокровки не каждый день родятся, отче. Мы – как вампиры, на которых охотимся, и наше рождение – дело случая. Проклятие, которого врагу не пожелаешь.

Священник нахмурился.

– Холоднокровок создают другие холоднокровки, ведь так?

– Oui, но в народных сказаниях не все правда. Обращение непредсказуемо, отче, и передается жертвам в случайном порядке. Кто-то так и не восстает. Кто-то возвращается как безмозглое чудовище.

– В случайном, говорите? – нахмурился Лафитт. – Любопытно.

Я вытер вспотевший лоб и сбросил пальто.

– Оттого и досадно: вампир, который заварил эту кашу, возможно, и не знает, что Клод де Бланше обратился.

– Мадам Лункуа не показалась мне женщиной небрежной.

Я удивленно моргнул.

– Вы же вроде не знакомы с мадам Лункуа.

– Я знаю ее лишь по репутации. Те, с кем она имела дело в Скайфолле, высоко о ней отзывались. Даже олдермен, похоже, попал под ее чары.

– С кем она еще имела дело? – спросил я, утирая пот с губ.

Однако Лафитт не ответил. Он склонил голову набок, как будто прислушиваясь к чему-то, а к чаю даже не притронулся. В голове у меня пульсировало. Глаза жгло, все расплывалось.

– Семеро мучеников, тут как в печке…

Священник улыбнулся.

– Откройте окно. Вид чудесный.

Я кивнул и тяжело подошел к створчатым окнам. Глаза так и горели. Я раздвинул занавески и за стеклом, во тьме, увидел сияющее, бледное, как луна, лицо маленького Клода де Бланше.

– Благой Спаситель!

Это был десятилетний мальчонка. Волосы – угольно-черные, кожа – могильно-бледная; наряд – благородный: черный бархат, золотые пуговицы и шелковый шейный платок. Однако темнее всего были его глаза: они влажно поблескивали под набрякшими веками драгоценными камнями, неотрывно смотрящими на священника.

Мальчик приложил ладонь к стеклу.

– Он прекрасен, не правда ли?

Я обернулся. Отец Лафитт держал в руках мой меч, не вынимая его из ножен, и раболепно, с восторгом смотрел на бледную тень за окном.