Иная судьба

Замолчал, устыдился великого кощунства, которое чуть было не полезло с уст. Потому что разве не Ананка Неотвратимая знает все и обо всех? Разве не она видит все будущие, какие только могут сложиться? Ведь должна же была та, которая где-то вращает ось мира, прозреть это все: двое, бегущих от Олимпа на колеснице, сына, не свергающего отца, жену царя, сбегающую с любовником-кифаредом, и сломанные крылья бога смерти, и его сватовство к огненной богине… Должна была?!

Должна была предусмотреть и предвидеть, что треснет и вывернется наизнанку привычный уклад, что песни начнут стыть у аэдов в глотках, что Лисса-безумие сама признается: ей до такого не додуматься… должна?

Ананка — мудра, а мудрость всегда должна предвидеть.

Потому что, если бы вдруг не предусмотрела и не предвидела — она посчитала бы нас всех, вышедших за грань, слишком непонятными, слишком спутавшими пряжу ее дочерям… что делают с паразитами, путающими пряжу?

— Будет война, — шепотом повторила тогда Афина. — Другая.

* * *

Афина вздрогнула, очнувшись. Потянулась к мужу мысленным зовом — и словно ударилась в глухую стену. Будто зовешь не просто далекого — того, кого и нет вовсе.

Ногти вонзились в яблоко — плод брызнул золотистым, пахучим соком. Афина, опомнившись, вскочила. Отшвырнула одело. Прислушалась слухом воина — по утренней привычке.

За стенами спальни перекликались служанки, пахло мясной похлебкой. Утро было в разгаре: звенели птицы, где-то дробно стучал нож. Промахос нахмурилась. Отбросила яблоко, проводя по телу ладонями — облекаясь в короткий, боевой хитон и дорожный хламис.

Муж исчез неспроста. Яблочный сок отдавал горечью извинений. Мнимой беспечностью («Я ненадолго, не беспокойся»). Ложным призывом не тревожиться («Кушай яблочко и не волнуйся, женушка!»).

Афина призвала яблоко обратно в ладонь. Задумчиво покрутила так и сяк, пораздумала: послать, наподобие метательного диска, в голову? Достойно Деметры, а не Мудрой. Я еще сделаю так, что ты на яблоки не сможешь смотреть, муженек. Особенно за то, что усыпил — а что усыпил, в этом нет сомнений: она привыкла вставать с рассветом.

Осталось решить, куда мог отправиться блудный муж. Промахос неспешно прошлась по двору: в последние годы хозяйство разрослось. На поклон являлись не только племена с краев земли — и старые знакомцы: боги, лапифы, кентавры. Недовольные тем, как правит Зевс Сияющий на неизменном Олимпе. Вкусившие правления нового тирана и готовые вернуться к старому — явись сейчас Аид, они бы пали ему в ноги и покаялись всем хором. Но Аида не было, и притекали по старой памяти — к ней… и к тому, кто был так похож на отца, о ком все привыкли думать, что за ним и для него трон Олимпа. И тут уже — откручивайся, не откручивайся, а союзников в новой войне приходится приобретать. Пусть даже эти союзники думают, что война будет — против Зевса и за трон. Набежало столько — Арес шутил, что впору города строить… «Построим», — соглашалась Афина.

А теперь — глядя на послов, ждущих у крыльца дома, на сам дом, обнесенный чередой построек (скоро придется дворец строить, чтобы уместить гостей-послов-прислугу!) — гадала, куда бы мог деться муж.

За отцом? За отцом он бы позвал ее с собой, только вот — как найдешь того, кто невидим среди смертных… К дружкам? Тоже вряд ли: гостем в доме Афины и Ареса был разве что Гермес. За умение молчать, когда требуется, всюду пролезать и болтать… тоже, когда требуется. На разведку — так какая разведка посреди ночи… К любовнице? Всплыли в памяти жалобы Деметры на неверность Зевса. Афина фыркнула носом. И тут же неприятно кольнуло внутри: вчера была свадьба Гефеста и Афродиты, гремело основное пиршество, так что если бы вдруг…

Фыркнула носом еще раз и пошла — разговаривать со служанками и на всякий случай удалять со двора посторонних, послов… меньше глаз, меньше ушей — меньше пищи для стоустой Оссы.

Служанки позевывали, терли глаза. Перекрикивались зычно: «Будто песку кто насыпал!» Афина кивнула коротко, выслушала рассказы-близнецы: никто не видел, как Арес ушел. Распустила служанок, освободила от дел, сказала: должно быть место и для отдыха.

Кажется, это сочли еще одной мудростью. Как и то, что она сказала следом: что хочет побыть в одиночестве, ибо Мудрость никогда не одинока. Иногда Афине казалось, что стоит только сделать серьезное лицо, произнести любую чушь, пусть бы и что-то из бессвязных фраз Лиссы — и все заахают, достанут таблички, увековечат на сырой глине, понесут потомкам…

Мудрость никогда не одинока, — повторила Афина, проходя во внутренний двор, обустроенный для тренировок. Даже если рядом есть лишь небо с безмятежными овцами Нефелы. Мудрость всегда найдет собеседника. Себя. Или прошлое. Или…

Промахос сделала ещё три шага. Мгновенным движением призвала в пальцы копье — и тяжелая бронза со свистом ушла в безмятежные небеса.

— Сдурела, Мудрая?! — возмутились небеса в ответ.

Расщедрились и послали гонца: белые перья встрепаны, физиономия перекошена, в руках — чашка с сонным зельем. Брат смерти кривился и потирал лоб — на лбу набухала изрядная шишка.