Иная судьба

Плод был золотисто-алым. Прекрасным — пальцы попросили ткацкого станка. Выткать золотисто-алые яблоки.

Утро же было неправильным.

Фальшиво безмятежным. Полным слишком заливистого птичьего пения: давно рассвело.

Одиноким.

За последние годы она привыкла просыпаться от ласк мужа. Арес поднимался всегда с рассветом, на неуловимую минуту раньше нее — и частенько старался продолжить то, на чем закончили вечером. «Не хватило тебе, что ли», — ворчала Афина, когда он прижимался сзади, начинал играть с разбросанными по ее плечам волосами, покрывал поцелуями плечи, стискивал грудь… «Не хватило», — отзывался муж охотно. Говорил: мечтал о ней столько лет, что теперь насытиться трудновато.

А я сколько-нибудь лет мечтала? — задавалась вопросом Афина — и не могла ответить. Потому что не помнила — когда из вздорного, раздражающего юнца с Клеймом Кронида Арес успел стать бо

льшим. Мыслей о нем она стыдилась, чувства — глушила, порывы — убивала боями на арене. Когда все думают, что ты мудра — легко убедить себя в том, что так и есть.

Признаться себе, что ты полюбила брата, которого все прочат на трон, гораздо труднее.

Афина приподнялась. Села в постели, покатала задумчиво в пальцах чудесный плод. Наверное, из сада титана Атланта, из сада Гесперид. Откуда только взял?

Мужа рядом не было — только выемка в постели, хранящая след его тела. Небрежно брошенное на стул стрекало: не взял колесницу. Спешил? Просто не хотел будить?

Колесница. Вспомнилось на миг: летит смоляная квадрига, и ветер весело рвет одежду с плеч, намекает: зачем?! И вздымаются клубы пыли, и пьянит аромат близкого моря, и сильнее него опьяняет аромат свободы: всё, хватит, я больше не должна…

И где-то в бесконечной дали остаются проклятый Олимп и проклятое пророчество. И звучит, ободряя, только для нее: «Хорошо сделано, дочка».

* * *

С отцом она советовалась часто — не прибегая для этого к словам. Достаточно было полувзгляда, полужеста. Иногда и этого было не нужно: она знала, что он сказал бы.

Знала, что он смеялся, когда услышал — как Арес похитил ее, безмятежно танцующую на лужайке. «Безмятежно?! — взмахивал руками Арес. — Да ведь даже Деметра не поверит. Вот если ты охотилась или тренировалась в метании копья…» — «И каким образом ты меня похитил, если у меня было копье?» — «Уклонился от твоего броска. Или мы схватились, и когда копья переломились, уволок. Аполлон эпическую поэму об этом сложит, царица моя!»

Своей царицей он назвал ее в первый же день — когда кони начали выдыхаться, и пришлось прекратить бешеную гонку почти на краю света. Она тогда взглянула на пещеру, возле которой они остановились. Хмыкнула насмешливо:

— Не сожалеешь, царевич? Вместо пророчества — изгнание, вместо трона — камни, дворец — пещера…

— Зато у меня в царицах — Афина Мудрая, — отозвался он и протянул руку — помочь ей сойти с колесницы. — Что мне троны?

Потом еще всё не решался подойти: разводил костёр, подстрелил пару зайцев, пока она набрала диких яблок, распрягал коней, устраивал немудрёное ложе — и поглядывал недоверчиво. Будто полагал — взбалмошный мальчишка — что Афина Мудрая способна сбежать с Олимпа понарошку.

— С Афродитой ты тоже робок? — спросила она, распуская волосы и скидывая хитон. — Или полагаешь, что ты сможешь в изгнании уклониться от своих обязанностей? Или, может, хочешь подождать настоящей свадьбы, с обетами и благословениями родителей? Ждать придется несколько веков, так что ты…

Осеклась, присмотрелась к ставшему столбом Аресу. Слишком восхищенно смотрит — подумалось. Афродита что — и не раздевалась перед ним никогда? Или нимфы, с которыми он убивал время, были так уж уродливы?

«Просто я думаю, что это сон», — сказали черные глаза незадачливого похитителя. Афина усмехнулась. Выбросила из-под ресниц ответный взгляд: «Так я бы на твоем месте не медлила, Клименид: вдруг проснешься».

Потом было жарко и тесно, и он приподнимал ее бедра и сцеловывал с губ шепот: «Если бы ты… так владел мечом… у меня бы на арене… не было ни шанса», и в волосы набивались сухие травы, и он смешно боялся причинить ей боль («Хаос, ты что, правда? Вспомни арену»), и звезды дружно прикрывались от смущения облаками Нефелы — будто покрывалами.

И всё было правильно.

Потом она учила его драться на мечах: «Ну, есть же у тебя способности, ведь ты же его сын». Он узнавал соседей, заводил слуг, начинал постройку дома. Рвался назад на Олимп, когда прошли слухи о бичевании Геры: «Я знаю, что он не станет, я верю, но там что-то началось, и я должен… должен!»

«Не должен», — сказала Афина, угадав желание отца. Взъерошила мужу волосы. Сказала тихо: «Он не хотел бы, поверь. Отец не первый год играет с Ананкой: как бы там ни было, он справится. Но ему трудно. Он — на виду. И потому надежда на нас: нам нужно скрываться и наблюдать».

— Наблюдать за чем?

— Чтобы понять.

— Понять — что?

— Кто начал это. Войну нельзя выиграть, если не знаешь — против кого воюешь.

— Войну?